Катастрофа
Шрифт:
Тот перепугался, мял трясущимися руками форменную фуражку:
— Они же меня замордуют! По вашему телеграфному приказу я грузовой держу более трех часов! Они ведь били меня, грозили жену изнасиловать…
— А мы грозить не будем, мы — если не выполните приказ, расстреляем! И тебя, и жену. И не вздумай сбежать. Из-под земли вынем. И семью твою!
Понуро опустив голову, болтая по воздуху фуражкой с красной тульей, спотыкась о шпалы, начальник станции побрел в сторону от вокзала. «Как бы, дурак, не повесился! — подумал Бонч-Бруевич. — Кто тогда мой приказ выполнит? Да, насчет матросов
Ильич, все время спавший, наконец пробудился. «Когда он встал, — писал Бонч-Бруевич, — я рассказал ему о всем случившемся. К матросам у Владимира Ильича в то время сильно изменилось отношение, так как они не выполнили на броненосцах некоторые боевые приказы в то трудное время, когда немецкие войска душили освобождавшийся финляндский народ, и тем самым косвенно помогли немцам и контрреволюционерам Финляндии добить и растерзать восставших рабочих Финляндии. Позднее события в Кронштадте еще более охладили Владимира Ильича к матросам…»
Правительственный поезд, расстилая по земле черный паровозный дым, полным ходом несся к Москве.
7
В восемь вечера 11 марта 1918 года великий вождь всех пролетариев на свете прибыл на Николаевский вокзал. Черный автомобиль помчал его в 1 Дом Советов — бывшую гостиницу «Националь».
На следующий день, на том же автомобиле, возглавил Ильич торжественный, но стремительный кортеж. Когда разбитые большевиками часы на Спасской башне могли бы отметить 14.00, вождь на значительной скорости влетел в Троицкие ворота.
Бунин, наблюдавший этот переезд, думал о том, что лучше было бы, если Ленин пошел пешком. От «Националя» до Кремлевских стен — рукой подать, каких-то сотня-полторы саженей. Зато много интересного открыл бы для себя большевистский вождь. Увидал бы расстрелянные Никольские ворота, поврежденную угловую башню — возле реки, неуместные могилы возле стены— могилы людей, ослепленных завистью, злобой и обманутых фальшивыми лозунгами.
Увидал бы вождь город прежде богатый, а теперь убогий и нищий, наполненный людьми с унылыми серыми лицами, в поношенной одежке.
Бунину чуть не на каждом шагу попадались вооруженные представители победоносного пролетариата, по возрасту — сущие дети. При виде этих недоразвитых «бойцов революции» у него сжималась душа: эти — по лицам видно! — не остановятся не только перед разрушением Кремля, этим — все нипочем.
Но вождь не хотел видеть тех, кто совершал «великую Октябрьскую», мало трогали его плоды этого переворота: голод, самосуды, вечный страх обывателей, поражение в войне.
Целью жизни Ленин считал проведение в гигантской и многонациональной стране небывалых экспериментов: построение бесклассового социалистического общежития и создание из более ста девяноста народов одну-единственную нацию — советскую.
Увы, вскоре Ленин поймет свою ошибку. Уже 17 октября 1921 года он признается: «Мы думали, что по коммунистическому велению будет выполняться производство и распределение… Если мы эту задачу пробовали решить прямиком, так сказать, лобовой такой, то потерпели неудачу…»
Да и на какую «удачу» Ленину можно было надеяться, если его царем был Эксперимент.
Еще выше взметнется кровавая волна массового террора, захлестнет несчастную Россию. Его инициаторами станут Ленин и Троцкий, но всю палаческую славу ловко припишут исполнителю их «державной» воли — Дзержинскому.
* * *
Ну а пока что вождь мирового пролетариата, аскет из лживых брошюрок соратников, занял в Кремле 16 (!) апартаментов общей площадью 631,6 квадратных метров. Об этом соратники молчали.
8
Красные вожди и их семьи по-хозяйски расположились в царских палатах. Мало кому из простых смертных довелось здесь бывать. Один из таких «счастливцев» — Владислав Ходасевич. Уже в Париже, сидя однажды тихим осенним вечером на открытом воздухе в кафе на рю Моцарт, попивая виноградное вино, рассказывал Бунину:
— В восемнадцатом году я очутился сотрудником театрального отдела Наркомпроса — Тео. Была такая контора, созданная, кажется, с единственной целью — подкармливать и приручать писателей. В Тео входили Бальмонт, Балтрушайтис, Пастернак, Вячеслав Иванов, Андрей Белый и другие.
— И кто же командовал этой писательской братией? — полюбопытствовал Бунин.
— Вот это самое забавное! Нашим начальником была сестра Троцкого, жена Каменева — Ольга Давидовна. До революции, по одним сведениям, она была зубным врачом, по другим — акушеркой. Существо совершенно ничтожное, необразованное и бескультурное, но наделенное вдруг большой властью. Этой властью Бронштейн-Каменева упивалась до самозабвения. По всякому поводу она спешила высказывать свое мнение. Говорила она учительским, нравоучительным тоном, смешившим ее слушателей-писателей. И от этого в глазах окружающих выглядела еще глупее, чем была в действительности.
— Это как в восточной мудрости: «Хочешь узнать человека, дай ему власть»!
— Совершенно верно, Иван Алексеевич! Никто ничего не знал — что делать и чем заняться. По этой причине, как все бездельники на свете, мы без конца заседали: секционно, коллегиально, пленарно. И еще развлекались тем, что все время переезжали из этажа в этаж, из комнаты в комнату огромного здания на Неглинной.
— Вас пересаживали, как крыловский квартет.
— И столь несложной была наша игра — театральная. Делом, или, точнее, всем этим бездельем, с воодушевлением командовала, понятно, Ольга Давидовна. Она во все лезла, везде мешалась, разрушая даже то небольшое и полезное, что мы могли бы сделать.
Нам было стыдно за свое безделье. И вот однажды, возвратясь домой с рынка, где безуспешно пытался купить немного муки, я увидал у себя дома Андрея Белого:
«Мы выхлопотали аудиенцию у Луначарского. Он готов нас выслушать. Живет он там же, где Ольга Давидовна и Демьян Бедный, — в Кремле, в Белом коридоре. Мы собираемся завтра в восемь часов вечера у Троицких ворот. Пусть изыщут нам настоящее дело».
— И вы побывали в апартаментах вождей?
— Неоднократно! Но в тот вечер мы собрались усталые, настоявшиеся в очередях, назаседавшиеся в различных заседаниях. Пришли Гершензон, Пастернак, Белый, Чулков, Балтрушайтис. Никто не опоздал. Двинулись по мосту к воротам.