Катастрофа
Шрифт:
В это время возле эстрады началась потасовка. Несколько здоровых парней вразмашку хлестали друг друга. Опрокинули стол. Визжали барышни. Звенела разбиваемая посуда. Дерущиеся сопели все тяжелее, видать, устали. Кто-то вытирал с лица кровь, кого-то на руках тащили без чувств из зала. Скрипач, словно не слыша ничего, кроме своего несчастного инструмента, продолжал извлекать ядовитые звуки. Необъятных размеров девица лет под сорок с одесским акцентом пела «Бублики».
Было весело.
Дон-Аминадо
В результате обмена мнений выяснилась не истина, а количество пострадавших.
Пострадавшие, кстати, уже сели за стол — драка закончилась миром. Все драчуны продолжали гулять, швырнув кучу ассигнаций «за повреждение мебели».
Дон-Аминадо, разогретый напитком из графина и общим весельем, произнес еще один свежий афоризм:
— Вы, Иван Алексеевич, видите нашу материальную беспомощность? На фоне процветающего народа она выглядит оскорблением всей российской интеллигенции. Да-с, лучше заработать честным трудом много, чем нечестным — мало.
Дон-Аминадо продолжал:
з) Мануфактура.
Какая бы то ни была — отбирается, за исключением раскроенной и находящейся в работе.
и) Пишущие и швейные машины.
Отбираются, если принадлежат владельцу, не работающему на них, и не служат средством к существованию владельца.
к) Автомобили, мотоциклы, дамские и мужские велосипеды, экипажи, сбруя отбираются, если не служат средством к существованию владельца.
л) Все виды топлива и смазочные масла отбираются.
Обнаруженные крупные склады продовольствия оставляются на месте, причем у них устанавливаются часовые.
— Ну, — закончил Дон-Аминадо, — все виновные в «нарушении», понятно, — кхх! — к стенке.
Бунин стоял потрясенный, оторопелым взором смотрел на край морского горизонта, словно хотел сбежать туда от всего этого ада. Потом он сказал:
— Что ж! Теперь надо ожидать «контролеров».
И подумав:
— А это дайте сюда, это надо сохранить для потомков. Иначе не поверят, что мы видели и что пережили, — он забрал у спутника документ, смешнее и страшнее которого свет не видел.
— Иван Алексеевич, еще рано падать духом. Это только кажется, что дела идут — хуже некуда. Скоро они будут гораздо хуже, — печально пошутил Дон-Аминадо.
…Домой они возвращались в полной темноте. Направление держали по скудному свету занавешенных окошек.
Долгое молчание прервал Бунин:
— Все отбирают: и мануфактуру, и пишущие машинки, и человеческие жизни. — Голос его сделался стальным: — Только пусть
В этот момент из-за туч выскочила яркая полная луна и фосфорически ярко и волшебно осветила лицо поэта. Оно было величественно.
7
Грозная весть со скоростью молнии облетела Княжескую улицу утром 12 июля:
— Идут с обысками! Все отымают…
Супруги Бунины, которые было направились на базар, с дороги заспешили обратно домой. В страшной панике торопились спрятать «излишки».
Но более всего, больше даже, чем за черную сумочку с фамильными бриллиантами, боялся Бунин за некий «стратегический груз». Впрочем, об этом чуть позже.
И вот ровно в десять утра в парадные наружные двери, через которые никто никогда — как у нас повсюду заведено! — не ходил, раздался грозный стук.
Вера Николаевна, подобно наседке, у которой коршун хочет похитить птенца, еще быстрее закружилась по комнате, пытаясь куда-нибудь поглубже спрятать три аршина ситца.
Бунин окаменело сидел за письменным столом, мысленно творя молитвы и приготовившись к расстрелу.
Грохот внизу продолжался с удвоенной силой.
Вера Николаевна спрятала наконец этот несчастный ситец и, конечно, в самое неудачное место — в самовар.
Топ-топ-топ! Это на первом этаже застучали ногами красноармейцы. Там уже начался обыск.
— Ян, умоляю тебя, не ругайся с ними! — стала просить Вера Николаевна мужа. — Ведь они — власть. Что угодно могут сделать. Даже арестовать! Даже… — Ее глаза наполнились слезами:
— Хоть бы пронесло, помоги, Царица Небесная…
Бунин, выведенный из молитвенного состояния, стал наливаться гневом. Опытная супруга его стремительно ретировалась, ринулась на первый, обыскиваемый этаж.
Она увидала солдат, вооруженных берданками, рывшихся в «буфетной». На стол были вывалены ножи, вилки, ложки, спрятать которые в суматохе забыли.
Старший «контролер», рослый, склонный к полноте, с добродушным славянским лицом человек лет двадцати пяти, неожиданно вежливым тоном спрашивает:
— Извините, приборы серебряные?
Кухарка Анюта бойко врет:
— Нету, товарищ красный командир, серебряных. Мелькиор тольки!
— Мельхиор не подлежит изъятию, оставьте себе, — тихим голосом говорит командир. Кухарка, по лицу которой скользнула легкая улыбка, торопливо ссыпает серебро в ящик — килограмма три-четыре. Что это за дом, если в нем приборы не серебряные! На Руси только голытьба ест не серебром.
Мимо ящика летит вилка, падает к ногам командира. Он наклоняется, чтобы кухарке подать вилку, и замечает четко выбитое клеймо с пробой — «84». Металл благородный! Провал?