Катер связи
Шрифт:
218
ПИСЬМО ЖАКУ БРЕЛЮ —
ФРАНЦУЗСКОМУ ШАНСОНЬЕ
Когда ты пел нам,
Жак,
шахтерам,
хлеборобам,
то это,
как наждак,
прошлось по сытым снобам.
Ты был то свист,
*
то шелестящий вяз,
то твист,
а то чарльстон,
а то забытый вальс.
Но главное —
ты был
Гаврошем разошедшимся,
когда в упор ты бил
по буржуа заевшимся!
Ты их клеймил,
в кулак
с угрозой пальцы стиснув...
Да,
мы артисты, Жак,
но только ли артисты?
219
Нас портят тиражи,
ладоши
или гроши,
машины,
гаражи.
И все же —
мы Гавроши!
И если позовет
набат,
то безотчетно
мы ринемся вперед,
все это бросив к черту!
И нам не прогибать
надушенной кушетки,
нам петь — как припадать
к натруженной гашетке.
Куплетов каплунам
от нас не ожидайте.
Салоны — не по нам!
Нам площади подайте!
Нам вся земля мала.
Пусть снобам в чванной спеси
поэзия моя,
что уличная песня.
У снобов шансов нет,
чтоб их она ласкала...
Плевать!
Я шансонье —
не тенор из «Ла Скала».
Не знаю, как пою, —
наверно, неизящно,
но я зато палю
мгновенно и разяще.
220
А слава —
что она
со всеми поцелуями!
Глупа да и жирна
она,
как Грицацуева.
И ежели,
маня
в перины распуховые,
она к себе меня
затащит,
распаковываясь, —
я виду не подам,
но, не стремясь к победе,
скажу:
«Пардон, мадам!» —
и драпану, как Бендер.
Я драпану от сытости,
от ласк я улизну
и золотого ситечка
на память не возьму...
Так драпанул ты, Жак,
на фестиваль от славы,
от всех, кто так и сяк
цветы и лавры стлали.
И помнишь ли,
как там,
жест возродив музейный,
показывали нам,
беснуясь, —
в землю!
в землю!
221
Как в ярости тупел
тот сброд, визжа надорванно,
а ты —
ты пел и пел —
под визг поется здорово!
Так все, что глушит нас,
как хор болотных жаб,
работает, что джаз,
на наши песни, Жак!
Мы свищем вроде птиц,
но
под речи всех тупиц
и тонких подлецов.
Поем под визг ханжей
и под фашистский пляс.
Поем под лязг ножей,
точащихся на нас.
У пальм и у ракит
то шало, то навзрыдно
поем под рев ракет,
под атомные взрывы.
Не просим барыша,
и нами, как Гаврошами,
все в мире буржуа
навеки огорошены!
Я,
знаю,
не Гомер,
себя я не обманываю,
но я, как ты, —
гамен,
который с коммунарами!
Пусть морщатся,
твердя,
что, дескать, мы —
богема,
но мы живем
не для
букетов и багетов.
Мы
дети мостовой,
не дети будуара.
Мы дряхлый шар земной
шатаем,
будоража.
Нас все же любит он
и с нежностью бездонной
дает приют,
как слон,
рассохшийся,
но добрый.
В нас —
мятежей раскат,
восстаний перекаты.
Мы —
дети баррикад.
Мы сами —
баррикады.
Мы грубы и прямы,
строги и настороженны.
Как из булыжин,
мы
из ненависти сложены!
ТРИ МИНУТЫ ПРАВДЫ
Посвящается памяти кубинского
национального героя — Хосе Анто-
нио Эчеварилья. Подпольная клич-
ка его била «Мансана», что по-
испански означает «Яблоко».
Жил паренек по имени Мансана
с глазами родниковой чистоты,
с душой такой же шумной,
как мансарда,
где голуби, гитары и холсты.
Любил он кукурузные початки,
любил бейсбол,
детей,
деревья,
птиц
и в бешеном качании пачанги
нечаянность двух чуд из-под ресниц!
Но в пареньке по имени Мансана,
который на мальчишку был похож,
суровость отчужденная мерцала,
когда он видел ханжество и ложь.
А ложь была на Кубе разодета.
Она по всем паркетам разлилась.