Катон

Тубольцев Юрий Иванович

– Катон, мы все тебя уважаем, - раздался голос из зала, - однако если твоя страсть изрекать прописные истины не знает удержу, то наше терпение небеспредельно. Все эти речи о доблести и славных предках нам давно известны.

– Вы не поняли!
– на прежнем запале воскликнул Марк, но в его голосе уже послышались нотки растерянности.

– Да все мы прекрасно поняли. Просто у нас свое мнение на этот счет, - устало отмахнулся от него оппонент под одобрительные возгласы всей аудитории.
– Ты просто желаешь наказать народ римский за то, что он не выбрал тебя консулом.

Катон смолк и опустил глаза, чтобы не видеть "понимающих" лиц перед

собою. Стоицизм ему уже не помогал, требовалось более сильное лекарство от бешенства. Он вызвал в памяти картину поля трупов под Диррахием, но там шарили те же самые нобили, от которых ему было необходимо оградить свою душу хотя бы на миг, чтобы она не задохнулась насмерть. Не умирать же ему, Катону, на ораторской трибуне под насмешками соратников, которых он старательно сзывал со всего света, выманивая их из нор и берлог, где они прятались от жизни! Тогда Марк вспомнил детство в доме Ливия Друза. Как свежо, объемно и красочно воспринимался в те годы окружающий мир, как манила тогда Марка перспектива будущего, ведь в то время он думал, что будет жить, а не бороться с жизнью! "Зачем?
– нестерпимой болью прозвучал в его мозгу роковой вопрос.
– Зачем все это?"

"Давай ближе к делу, Порций!" - услышал он натужный выкрик из зала, грубо ударивший по его хрупким воспоминаниям.

– Хорошо, - согласился Катон и глухо сказал: - Вот вам ваше дело: командующим будет Квинт Метелл как консуляр и император, с которым сам Помпей Магн обращался с почтением равного, и, наконец, потому, что он ведет свой род от Сципионов, а Сципионы в Африке, как известно, всегда побеждают.

Сенаторам уже было все равно: им пришла пора возлечь на обеденные ложа. Но солдаты испытали разочарование и, как могли, упрашивали Катона сохранить командование за собою.

Несколько дней Метелл Сципион заискивал перед Катоном, как бы опаса-ясь, что тот может передумать, а потом разом преобразился. "За некоторые поражения, понесенные у Амана, Сципион провозгласил себя императором", - писал о нем Цезарь перед фарсальской битвой. А уж как охарактеризовать его после столь блистательного успеха, не придумал бы и сам гений сарказма Цицерон. Катон полагал, что, оказав Метеллу доверие и почет, он благотворно повлияет на его нрав, добро пробудит в нем лучшие чувства, но он ошибся. Увы, в тепличных условиях сорняки растут быстрее полезных культур. Вот такими сорняками и разрослись над головою Метелла надменность и заносчивость, которые совершенно похоронили в своей тени его личность.

Катон надеялся сохранить за собою положение главного советника проконсула, чего, несомненно, требовали интересы дела. Но вышло наоборот, он оказался в опале. Метелл всегда относился к нему неприязненно как к своему антиподу, издевался над ним и оскорблял его, конечно, только за глаза. Теперь же он возненавидел Марка вдвое сильнее, поскольку самим своим существованием Катон обесценивал его власть. При всем желании Метелл не мог забыть, как и от кого он получил вожделенный империй, и это язвило его самолюбие.

В качестве противовеса авторитетному среди соотечественников Катону Метелл избрал Юбу. А тот, видя, какая обстановка сложилась в римском штабе, использовал сближение с проконсулом в своих целях и вновь обрел былой вес, подчинив себе слабовольного, как все тщеславные люди, Метелла.

Юба отстаивал интересы своего царства, как только мог при своей недальновидности. Он рассчитывал, что после победы над Цезарем, в которой не сомневался, станет хозяином всей обжитой Африки. Однако властолюбие

сродни жажде наживы, а последнюю надежда лишь распаляет. Чем больше слышал царь обещаний на будущее, тем сильнее хотел получить осязаемый результат в настоящем. Поэтому он добился от Метелла Сципиона согласия на разграбление городов по соседству с Нумидией. Повод был традиционным для подобных ситуаций - сочувствие населения врагу. При этом Юба не утруждал себя изучением реальных настроений той или иной общины. Ко всем подряд он применял один и тот же тест: лояльность Римской республике доказывалась денежным взносом в казну нумидийского царя. Но если монарх подозревал, что у жителей тестируемого города оставались деньги и после взноса, то кровавой разборки было не миновать.

Катон, конечно же, выступал против такой политики, но с ним не счита-лись. Метелл поначалу пытался увещевать его, убеждая в экономической обоснованности подобных мер.

– Нам все равно не обойтись без этих денег, - говорил он, - так пусть лучше варвар грабит население, чем мы сами. С дикаря и спроса нет, а нам пачкаться такими проделками негоже.

– И не надо пачкаться, - отвечал на это Катон, - я ведь договаривался с ливийцами по-хорошему, на взаимовыгодных условиях. Так же надо действовать и сегодня!

– То был другой уровень, Порций, - преторский, а теперь - консульский, - насмешливо пояснял император.
– Кампания достигла такой стадии и такого масштаба, что мелочевкой пробавляться уже нельзя, надо действовать по-крупному.

– Убивать и грабить под звон речей о свободе?

– И Цезарь так делает. Не счесть городов и храмов по всему свету, которые он разорил!

– Потому мы с ним и воюем.

– Однако до сих пор он нас побеждал. "Есть две вещи, утверждающие и умножающие власть, - не раз говаривал он, - войско и деньги, и друг без друга они не существуют!"

Катон презрительно хмыкнул от такого цитирования и сказал:

– Если ты станешь копировать Цезаря, то будешь разбит им быстрее, чем галлы, ведь копия всегда хуже оригинала. И вообще, Цезаря может победить только Республика, а не Метелл Сципион или Гней Помпей.

– Хватит, Катон! Тебе философствовать, а мне действовать. Я доказал тебе превосходство моего подхода к делу еще в юности, а теперь мне некогда с тобою препираться!

После этого разговора Метелл открыто выказывал враждебность к Катону и даже не выслушивал его возражений. Поскольку все сенаторы поддерживали казавшуюся им выгодной позицию Юбы и Метелла, у Катона не было возможности прекратить безобразия, как он сумел это сделать в Эпире. Однако, когда царская алчность раскрыла свой бездонный зев над Утикой, он не мог позволить себе потерпеть поражение в борьбе за этот город.

Утика была древней финикийской колонией и долгое время соперничала с самим Карфагеном, а после его разрушения стала столицей римской провинции в Африке. Теперь это был крупный торгово-ремесленный город, в котором жило немало римских граждан, и произвол в отношении него не остался бы незамеченным в мире.

Катон добился созыва сенаторов и военачальников для обсуждения вопроса о судьбе Утики. Однако его противники добросовестно подготовились к битве. В курии собрался целый легион всяческих обвинителей и свидетелей, призванных уличать граждан Утики в преступном сговоре с Цезарем на радость Юбе и Метеллу. Прибывшая делегация от властей опального города сразу почувствовала себя неуютно во враждебной обстановке собрания и от страха приняла виноватый вид.