Катон
Шрифт:
Странствуя по свету, Цезарь проявил и свои достоинства, и пороки. Он предавался разврату в Вифинии, изучал философию и упражнялся в риторике на Родосе, отличился в боевых действиях в Малой Азии, побывал в плену у пиратов и своим самообладанием вызвал их уважение, после чего сам взял их в плен и самолично, без разрешения магистрата, казнил.
Узнав, что Рим освободился от страшной личности, довлевшей над всеми гражданами, Цезарь возвратился в столицу и стал создавать задел для будущей карьеры. Он верно предугадал, что торжеству сулланцев скоро придет конец, потому сразу принял позу врага аристократии, тем более что смог заявить о себе в этом качестве еще при Сулле. Одного за другим он привлекал к суду знатных нобилей и в то же время выступал
При этом он по-прежнему вел тот образ жизни, который в дряхлом, уга-сающем обществе, осененном неверными лучами заходящего солнца, в свете которых мелкие предметы отбрасывают непропорционально длинные тени, называется блестящим. Молодой аристократ антиаристократической направленности радовал попойками друзей и подруг, раскачивал чужие ложа, осчастливливал клиентов щедрыми подарками и вообще сорил деньгами налево и направо, восхищая плебс. Катон считался богатым человеком, имея состояние в сто талантов, а Цезарь задолжал тысячу триста талантов и, ничуть не заботясь о гигантском долге, похвалялся, что тратит не свое, а чужое. Видимо, он слишком верил в свою звезду и полагал, что деньги не будут для него проблемой.
В тот год, когда Катон исполнял квестуру, Цезарь был эдилом и неодно-кратно срывал восторг толпы роскошными празднествами, гладиаторскими битвами, в которых бойцы были одеты в серебряные доспехи.
Так, играя на слабостях испорченного дурной эпохой плебса, Цезарь добыл себе известность, позволившую ему претендовать на роль одного из вожаков популяров.
Несмотря на сумбурную молодость и не слишком впечатляющий способ добывания популярности, Цезарь уже тогда выглядел яркой личностью. Он умел производить сильное и большей частью благоприятное впечатление на окружающих. Его ум был стремителен, а язык остр. Красноречие Цезаря не могло сравниться с Цицероновым по богатству и изысканности словесного материала, но при всей простоте стиля оказывало почти такое же воздействие на слушателей за счет ясности мыслей, убедительности доводов и чистоты языка. В политике Цезарь одновременно был и реалистом, и максималистом. Он четко осознавал цель и упорно преследовал ее, не страшась трудностей пути и не ограничивая себя в средствах нормами морали. То, что со стороны казалось авантюрой, в действительности являлось плодом скрупулезного расчета. Чем бы ни занимался Цезарь, он всегда излучал оптимизм, основанный на вере в свои силы. Этот оптимизм в совокупности с доброжелательностью делал его приятным собеседником, и граждане тянулись к нему, но только не такие, как Катон.
У Катона даже его общительность и благожелательность вызывали неприязнь. Марк считал, что если Цезарь и любит людей, то лишь как отражения собственных достоинств. Он все время их удивляет и восхищает и при этом смотрится в них, словно в живое зеркало, в свете их эмоций любуясь самим собою. Эта была еще одна разновидность эгоизма. Именно, угадывая под прикрытием коллективистских достоинств Цезаря его холодный, враждебный римскому духу индивидуализм, Катон и испытывал отчужденность к этому человеку.
Катон присматривался ко всем наиболее активным сенаторам, стараясь заглянуть им в душу, чтобы отсортировать там все наносное, зависящее от личных пристрастий и групповых интересов, и выявить тех из них, кем движет искренняя забота о государстве. Итог его анализа был весьма плачевным. В партии сенатских верхов - оптиматов, включающей остатки аристократии и ее духовных перерожденцев - олигархов, таковых было очень мало, а среди популяров не обнаруживалось вовсе. Однако Катон не унывал. Он был слишком молод, и силы бурлили в нем, требуя борьбы. Во всех делах, за которые он брался, ему препятствовала рутина, созданная современными ему пороками, но до сих пор он умел преодолевать сопротивление и добиваться победы. Былые успехи придавали ему надежды на будущее. На главном плацдарме своей
День, когда Катон расставался с должностью квестора, стал самым счастливым в его жизни. Почти весь Рим собрался перед храмом Сатурна, чтобы с почетом проводить его домой. Здесь были и сенаторы, и всадники, и плебс. Сюда пришли даже многие из тех, кто материально пострадал от проведенных им мероприятий. Они понимали, что Катон выполнял справедливое дело, а поскольку он при этом вел себя корректно, не злорадствовал, не упивался властью, то они и не таили на него зла. Но, конечно, это не относилось к сулланцам, с которыми он обращался как с преступниками. Не было тут и торговцев, а также прочих дельцов, чьи чувства являлись производными от материальной выгоды. Благодаря этому толпа состояла из тех, кого Марк мог считать настоящими гражданами, и их ока-залось гораздо больше, чем прочих.
Он обозревал людское море, по которому одна за другой шли волны радости, восхищения, благодарности, и не мог скрыть улыбку - редкого гостя его лица, но оттого особенно приятного народу. "Разве Красс или Цезарь, которые покупают благосклонность плебса деньгами, способны увидеть такое зрелище!
– восклицала душа Катона.
– Разве можно сравнить чувства народа, вызванные твоими добрыми качествами и справедливой деятельностью, с пресмыкательством и лестью продажной толпы!" Он вновь и вновь любовался своими согражданами и опять вспоминал тех, кто человеческое в себе пытался подменить материальными знаками престижа. "Несчастные люди, - думал он, - как далеки они от понимания жизни!"
На порог высыпали чиновники и тоже принялись благодарить Катона за то, что он научил их работать добросовестно. "Мы и сами всегда мечтали об этом, - говорили они, - но в обстановке, которая прежде царила в казначействе, просто нельзя было не ловчить. Зато теперь мы можем прямо смотреть в глаза соотечественникам, не вздрагивать при резких голосах обвинителей на форуме и крепко спать по ночам". Потом они принялись сетовать, что приходится расставаться с ним.
"Не волнуйтесь, - утешил их Марк, - вы со мною не расстанетесь. Я и впредь буду наведываться в казначейство, так что придется вам всегда спать спокойно".
Катон выполнил грозное обещание. За большие деньги он купил архивные книги и в течение всех последующих лет контролировал работу казначейства.
Долгое время толпа не отпускала Марка, и он не мог даже спуститься на форум. Наконец ударный отряд его друзей пробил брешь, и Катон двинулся к дому, возглавив длинную процессию провожающих. Когда он уже увидел стоящую на пороге жену в торжественной столе и счастливых детей, произошел эпизод, поначалу испортивший праздник, но в конечном итоге послуживший к еще большей славе героя дня.
Марка догнали двое бывших подчиненных и, перебивая друг друга, торопливо сообщили ему, что в казначействе крупные высокопоставленные дельцы атаковали замешкавшегося Марцелла и принуждают его оформить незаконную сделку.
Марк Клавдий Марцелл был человеком мягким, имевшим склонность к наукам и нравом более походил на ученого, чем на политика. Он с детства дружил с Катоном, который при своем крепком характере руководил им в учении и влиял на его мировоззрение. Марцелл имел большие способности к красноречию и философии и, благодаря твердой руке товарища, вырос в значительную личность, но так и не избавился от стеснительности, делавшей его податливым на уговоры и просьбы.