Катон
Шрифт:
Зная это, Катон немедленно вернулся в казначейство и по одному виду Марцелла понял, что он уже выполнил все требования окруживших его хищников денежных джунглей. Не говоря ни слова, Марк начал рыться в картотеке и, найдя соответствующий документ, тщательно стер свидетельство слабости характера своего товарища и коллеги. После этого он взял Марцелла за руку и вывел его из казначейства, не обращая ни малейшего внимания на злобные глаза любителей наживы, сверкающие ему вслед молниями угроз.
Марцелл был сконфужен, но подчинился Катону. Впоследствии он поста-рался предать этот эпизод забвению, так как не знал, упрекать ему друга за происшедшее или благодарить его.
После квестуры Катон мог претендовать на должность народного трибуна, и друзья советовали
– удивлялся он.
– Ведь к сильному лекарству прибегают только при тяжелой болезни".
Катон остался квесторием, но начал готовить себя к дальнейшей карьере. После недавнего успеха извечная мечта каждого римлянина о роли видного государственного мужа казалась ему как никогда реальной в исполнении. Но в отличие от большинства современников, которые заботились не о том, чтобы соответствовать высокому посту, а о том, как его добиться, Марк все силы прикладывал к развитию своих способностей и сбору необходимой информации, то есть стремился к накоплению внутреннего потенциала, а не внешней значимости.
Катон желал знать все о положении в государстве, потому не только изучал законы и следил за внутренней политикой, регулярно посещая форум и курию, но интересовался и международной обстановкой. Он обращался ко всем друзьям и просто знакомым, выезжающим за пределы Италии, с просьбой сообщать о происходящих в дальних краях событиях и присылать копии важнейших постановлений и судебных приговоров. Желая стать личностью общемирового значения, он силился объять весь мир.
Однако, пока Катон еще только собирался в дорогу, другие уже отчаянно карабкались в гору, не думая ни о чем, кроме как о следующей ступеньке на пути восхождения. Спокойствие в государстве было кажущимся. К лету партия Красса сколотила достаточные силы, чтобы предпринять новое наступление на Республику. Правда, эта попытка захватить власть проводилась под прикрытием завесы законности, и полем боя стали комиции по избранию консулов.
Популяры опять выдвинули кандидатами на высшую магистратуру Катилину и придали ему в пару Гая Антония Гибриду.
Антоний был сыном знаменитого оратора, который, будучи приговорен Марием к смерти, своею речью зачаровал убийц и был сражен пришедшим на помощь солдатам центурионом, еще не успевшим услышать сладостного пения этой сирены. Но славным происхождением исчерпывались все его достоинства. Природа, поиздержавшись на отца, сэкономила на сыне. Его достоинств едва хватало на то, чтобы выносить бремя аристократических привилегий. Привыкнув в окружении Суллы к роскошному образу жизни, он в мирное время быстро промотал состояние и теперь согласился послужить Крассу, дабы поправить свое материальное положение.
В обязанности Антонию вменялось не мешать политике популяров, что ему было вполне по силам, а на роль главного затейника выдвигался Луций Сергий Катилина.
Катилина был достаточно родовит, чтобы иметь надменный вид, но не в такой мере, чтобы располагать возможностью удовлетворить амбиции. Он тоже был сулланцем, причем не по необходимости, как некоторые, а по зову сердца. Катилина старался походить на своего патрона и весьма преуспел в этом начинании: по мнению многих, в пороках он ничуть не уступал Сулле, правда, не обладал его достоинствами. Человек взрывного темперамента, вялый большую часть времени, он вспыхивал деятельной страстью всякий раз, когда перед ним появлялась достойная его цель, будь то убийство подвергнутых проскрипциям или пьяная оргия. Вообще, Катилина был злодеем из легенды. О его преступлениях слагались мифы. Когда-то он будто бы убил малолетнего сына в угоду любовнице, еще до начала сулланского террора убил брата, потом подстроил гибель мужа сестры, убийства же прочих людей даже не ставил себе в заслугу. Его обвиняли в сожительстве с дочерью, пытались судить за совращение весталки. Он находился под судом и за злоупотребления в провинции. Однако каждый раз его выручали могущественные заступники, которым он оказывал разнообразные услуги.
При Сулле Катилина сколотил значительное богатство, точнее выколотил из жертв, но потом разорился, ведя разгульную жизнь, и влез в долги. Это и определило его идеологическую позицию на поприще политики. Он объявил
Однако на этот раз популяры твердо рассчитывали на победу, поскольку Красс выволок из своих закромов самый массивный сундук с золотом и громко зазвенел его содержимым за спинами соискателей консулата.
Никто из значительных представителей нобилитета не рискнул состязаться с золотом первого в мире богача, который похвалялся, что на свои деньги может содержать целую армию - шутка совсем небезобидная в той напряженной ситуации. Не взяв качеством, сенаторы решили добиться успеха за счет количества и выставили сразу четырех соперников Катилине и Антонию. Но никто из них не мог состязаться со славой Катилины как врага знати и родовитостью Антония, помноженных на золото Красса. Видя по ходу предвыборной кампании, что они проигрывают, сенаторы извлекли из своего загашника свежую фигуру, которая не устраивала их сама по себе, но была хороша как противовес ставленникам популяров. Надеждой сената оказался Марк Туллий Цицерон, только что достигший консульского возраста.
Этот человек при всех своих достоинствах и всем своем тщеславии вряд ли добился бы консулата, если бы в государстве не сложилась критическая обстановка, поскольку принадлежал лишь всадническому роду. Однако его имя было хорошо известно в Риме. Он слыл философом и лучшим судебным оратором. Многих влиятельных людей всех партий привязывало к нему чувство благодарности за защиту в судах, а народ любил его за обвинительные речи на процессах, направленных против нобилей, а также за то, что он не брал взяток. В политике Цицерон лавировал между различными течениями, поддерживая и Помпея, и популяров, и нобилей, и дельцов. Кому-то это не нравилось, казалось свидетельством бесхребетности и приспособленчества, но самому Цицерону именно такая изменчивая, динамичная позиция представлялась принципиальной. Он, как и Катон, не примыкал ни к одной из существующих группировок, по сути принадлежа неоформившейся партии государства, и подобно Катону всегда и всюду старался отстаивать интересы Отечества. Однако Катон избрал для этого прямой путь истины, а Цицерон петлял в политических дебрях и шел на компромиссы, пропагандируя теорию согласия сословий. Политическая платформа Цицерона состояла в примирении разногласий в обществе и поддержании баланса сил.
Мало кто понимал тонкую политику Цицерона, но в трудный час нобили остановили свой выбор на нем как на личности, имеющей наиболее широкую социальную опору, поскольку он был угоден и плебсу, и помпеянцам, постепенно отделившимся от ядра популяров. Но и Цицерону, без устали ораторствующему на всевозможных сходках, не удавалось переломить ход предвыборной борьбы. Сколь ни красочны были его речи, желтые монеты, в представлении избирателей, весили больше, чем слова лучшего оратора. Тогда сенат решил придти на помощь своему кандидату и выдвинул законопроект об ужесточении ответственности за махинации, связанные с выборами. Закон звучал хорошо и оспаривать его было сложно, однако он резко уменьшал шансы Катилины и Антония. На некоторое время наступило политическое затишье, которое было сродни драматической паузе в игре оркестра, предваряющей главные аккорды. И в этой насыщенной переживаниями тишине деньги Красса вдруг пронзительно запели голосом одного из трибунов. Его соло в явном виде выразило главную тему запутанной пьесы популяров, до той поры скрытую в руладах импровизаций. Он наложил вето на сенатское постановление и тем самым обнаружил перед всеми, кто заинтересован в подкупе.