Катря
Шрифт:
За ужином снова начали говорить о графе, о его обстановке, лошадях, о том, что он разгибает подковы; о его вкусах – он, например, пьёт чай без сахара; сообщали также, что граф «не любит лести». Эти независимые, более или менее богатые люди относились к Парпуре с подобострастием и интересовались мельчайшими подробностями его жизни, точно он был великий человек.
Впрочем, молодёжь, за исключением Катри, вскоре перестала обращать внимание на рассказы о графе и затеяла свой разговор. К концу ужина, когда захлопали пробки, и новые костры вспыхнули в разных местах парка, всем сделалось необыкновенно
После ужина перешли в ярко освещённый дом. Стали танцевать под звуки фортепьяно, но танцевали недолго. Было уже поздно. Хозяин раза два вежливо зевнул. Постепенно гости разъезжались…
Володя и Катря, очутившись в своём фаэтоне, долго молчали. Рассвело. Заря зажигалась и бросала на лицо молодой женщины розовый свет. Ветерок играл её волосами. Она полулежала. Володя смотрел, смотрел на Катрю, и ему захотелось поцеловать её. Она отвернулась.
– Вечно одно и то же! – сказала она брезгливо.
Он промолчал, сконфуженный; но вскоре схватил её за руку и притянул к себе.
– Катря! – прошептал он, улыбаясь.
Она пожала плечами и посмотрела на него. У неё были равнодушные глаза. Он испугался, сердце его тоскливо заныло. Тычине впервые ясно представилось, что Катря не любит его. Он выпустил её руку… Солнце блеснуло и осветило лицо Катри.
– Граф пригласил тебя? – вдруг ласково осведомилась она.
– Пригласил… «Запросто»… Да чего мне к нему? Я не поеду…
– Володя, неловко!
Володя подумал и решительно произнёс:
– Мы ему не пара.
Катря сжала губы.
– Как знаешь, – сказала она холодно.
Через несколько дней, вечером, когда Катря и Володя собрались пить чай в беседке, послышался на дворе лай собак; кто-то приехал. Тычина не любил гостей. Он пытливо посмотрел на дорожку, терявшуюся в кустах барбариса и крыжовника. Катря окинула быстрым взглядом свой туалет – нашла, что он недурён, прост и к лицу – и нетерпеливый вздох вырвался из её груди. «Что, если Парпура? – Сам… первый»…
Лай приближался. Володя пошёл разогнать собак. Те стихли, и он вернулся в сопровождении высокого, полного, красиво улыбающегося старика в мягкой войлочной шляпе, с длинными волосами и большой бородой. Старик держал в руке толстый хлыст. Шёл он, слегка повернувшись боком к Тычине. В его фигуре было что-то щёголеватое, подкупающее; карие глаза его умели смотреть, в одно и то же время, насмешливо и угодливо. Он говорил с Тычиной, и слышалась беглая русская речь, со странным, как бы московским говором. В этом полумосквиче, полуфранцузе Катря узнала Пьеро, графского управляющего, хоть раньше не была знакома с ним. Она разочаровалась, и едва протянула ему руку, когда он вошёл в беседку,
Катря налила Пьеро самого отвратительного чаю, какого и Володе не наливала – хозяйка она была плохая. Но вежливый старик выпил с удовольствием и ещё попросил. Он весело болтал, и между прочим сказал Тычине, что явился по делу – по поручению графа – о чём, конечно, успеет поговорить. Катря сделалась любезна; взгляд, брошенный на неё Пьеро, приятно испугал её…
– Что такое? – промолвила она.
– Сухое дело, хозяйственное! – отвечал Пьеро с улыбкой, загадочно подмигнув Володе.
Тот спросил:
– Какое дело?
Пьеро достал сигару, медленно обрезал её, посмотрел в даль, где в золотисто-розовом тумане расплывались силуэты деревьев, и сказал:
– В той руке у вас, кажется, сто десятин?
– Да.
Пьеро закурил сигару и ударил Тычину по коленке.
– Цена? – победоносно спросил он, не вынимая изо рта сигары.
Тычина покраснел и растерялся.
– Граф хотят купить?
– «Хотят», – весело сказал управляющий. – Цена?
Тычина пожал плечами.
– Мне, признаться, жаль того куска, – произнёс он с грустью.
– Как? – воскликнул гость. – А ваша теория тридцати десятин?
– Оно так… – сказал Тычина. – Но всё-таки… – он напряжённо улыбнулся и заключил, – как-то жалко!
Пьеро посмотрел на него и замолчал. Он выпустил струйку дыма и переменил разговор: с увлечением начал рассказывать о затеях графа. Если графу придёт что в голову – то уж он на своём поставит (выразительный взгляд в сторону Катри). Сегодня ему пришла идея насыпать за парком гору или даже горную цепь – подобие Кавказа – и завтра начнут насыпать; придётся выбросить тысяч пятьдесят; но что для него пятьдесят тысяч? (Тычина вздыхает, задумчиво перебирая пальцами). Может быть, известно, во сколько обошлось ему написать лесами, на протяжении многих вёрст: «граф Иван Парпура»? Более двухсот тысяч!.. («Нелепо», – вполголоса замечает Тычина). Нелепо? Да. Но грандиозно-с…
Пьеро ещё некоторое время говорит о графе. У Катри разгораются глаза. Тычина погружается всё в большую задумчивость… Потом гость вскакивает и, взглянув на часы и на меркнущее небо, прощается.
– До приятного свидания! – говорит он с озабоченным видом.
Катря и Тычина проводили его.
– Не забывайте!
– Всегда ваш гость! – произносит в ответ Пьеро, сидя в своём красивом экипаже, с высокими и тонкими колёсами, и низко кланяется.
За ужином Володя весело сказал:
– А что, Катря, если б за десятину по двести рублей, с переводом долга, то поправили б мы дела?
Катря кивнула головой. Мысли её были далеко.
Пьеро снова приехал дня через три. Можно было заметить, что вопрос о земле сильно занимает его. Но теперь он первым не хотел приступать к нему. Для Тычины это было ясно; хитрый француз выжидает. Но Тычина вознамерился перехитрить француза и решил тоже молчать. Если графу очень хочется купить этот кусок земли, то прямой расчёт – самому принять выжидательное положение. Таким образом, Пьеро провёл у них опять вечер и уехал, по-видимому, ни с чем.