Катря
Шрифт:
Было ещё несколько таких вечеров. Пьеро лукаво посматривал на хозяина, а хозяин думал: «Ладно, ладно!», и, почёсывая затылок, хитро улыбался. Дело не подвигалось.
Катря краснела каждый раз, как являлся Пьеро. Он стал беседовать с ней на французском языке. Говорила она плохо, но он похвалил её произношение, и она обрадовалась практике. Тычина не понимал по-французски, и французский язык, по временам, сильно беспокоил его. Однажды Катря, после какой-то фразы Пьеро, нахмурилась и сердито замолчала. В другой раз ушла со сверкающими от слёз глазами.
– Что со тобою? – спросил он.
– Ничего! – сказала она, продолжая смеяться. – Володя, прости меня! вскричала она вдруг. – Виноват Александр Александрович…
Пьеро смутился.
– Ты думаешь, о чём мы с ним говорим? – продолжала Катря. – Да всё о том, как бы тебя…
Она остановилась, приложила платок к побледневшему лицу; подбежала к Володе, взяла его за руку и сказала:
– Знаешь, пора с этим покончить!..
Володя взглянул на Катрю с недоумением. Глаза её блестели.
– С чем пора?..
Но она не сейчас ответила.
– Господи, какие я пустяки болтаю! – произнесла она и, сев на прежнее место, стала курить. – Надо покончить с этим вашим делом…
Пьеро почувствовал себя лучше. Володя проговорил:
– А! Ну, это, мой друг, касается меня. Напрасно они тебя сюда путают…
Он вежливо усмехнулся в сторону Пьеро.
– Не бойся, не продам дёшево! – сказал он Катре внушительно.
Пьеро как и в тот раз ударил его по коленке.
– В самом деле, батенька, что же вы – как решили?
Хитрый Тычина отвечал, потупившись, что ещё никак не решил.
По отъезде гостя, он напустился на Катрю за вмешательство не в своё дело. И первый раз в жизни она возражала ему ласково.
– Ты повредила мне, – кричал он, – я этого недаром боялся!..
– Тише, милый! – говорила она, стараясь обнять его. – Честное слово, я ничего… Всё равно, они дадут тебе – что запросишь…
Она так крепко и жарко целовала его, что он перестал, наконец, сердиться.
Конец июля. Рано встал Тычина и, пощёлкивая пальцами, ходил по залу. Он ждал Катрю к завтраку и хотел ей предложить ехать вместе в город. Дело с Пьеро уладилось, и сегодня у нотариуса назначено свидание для составления крепостного акта. «Катря будет рада получить на булавки сотню-другую», – думал Тычина.
Завтрак простыл, Катря не выходила. Тычина тревожно посмотрел на часы и пошёл на Катрину половину. Он разбудил Катрю, и она, сверх обыкновения, не рассердилась: открыла глаза, жмурясь на полосу золотого света, падавшую из полуотворённой двери, и как-то испуганно улыбнулась. Володя присел на постель и объяснил, зачем пришёл. Но Катря покачала головой.
– Нет, не поеду.
– А тебе покупки надо? – сказал он.
– В Киеве куплю. В Киев поеду.
Он помолчал.
– Уходи, мне спать ещё хочется, – произнесла она и повернулась к нему спиной.
Он обнял её.
– Перепёлочка!..
– Ах, оставь!
В её голосе задрожали
– Завтрак простыл, – сказал он.
– Ну, и отлично. Ни свет, ни заря завтрак! Поезжай, а то опоздаешь.
– Какая у тебя тоненькая талия, Катря! – заметил Володя.
Ответа не последовало.
Он вздохнул, робко поцеловал её в плечо и вышел.
Возвратился Тычина из города поздно, с саквояжем, туго набитым бумажками. Погода переменилась, дождь лил весь вечер, и Тычина промок. Несмотря на то, что с ним было много денег, он приехал не в духе. Широко шагал он по залу и ругал погоду, в ожидании рюмки водки и ужина.
– А барыня? – спросил он у горничной, когда та вошла.
– Катерина Ефимовна уехали, – отвечала горничная.
Тычина остановился, ошеломлённый.
– Как? Куда?
– В Киев, чи що…
– А!
Он опять зашагал.
– Не утерпела! – говорил он вполголоса. – И на какие деньги? Что за женщина!..
Он пожимал плечами, смотрел в чёрные окна и хмурил брови; но поел с аппетитом и так как устал, то отправился спать. Засыпая, он думал сначала о Катре и тосковал; а после мысли его сосредоточились на том, как он перехитрил француза. Ему приснилось имение, которое он будто бы сам покупает. Сумрак, однако, мешает ему хорошенько осмотреть имение. Но он видит, что на полях растут цветы точно в саду, и действуют огромные машины, стальные части которых тускло сверкают. Тычина удивляется глупости Пьеро и рад, что у него будет такое имение; однако ему и страшно чего-то. И он идёт, озираясь по сторонам, а машины мерно шумят среди этого странного сумрака…
Он проснулся, серый дождь бил в окно. День начался. Тычина встал и подошёл к письменному столу.
«Целы ли деньги?» – подумал он.
Деньги целы. Он уложил их обратно в саквояж и, почёсывая голову, стал смотреть на дождь.
– В этакую погоду! – вскричал он, вспомнив, что Катря уехала. – Пожалуй, калош не взяла, плаща, зонтика!
Он побежал в Катрины комнаты.
Там всё было в порядке. Но в неплотно притворённое окно врывалась струйка холода вместе с запахом яблок, и – странно – чем-то нежилым уже веяло от этой щёгольской спальни. В задней комнате Тычина наткнулся на пустой чемодан. Непромокаемое пальто висело на гвоздике, в углу стояли зонтики…
– Конечно, не взяла! – вскричал Тычина и яростно потряс пальто.
Оказалось, что и калош не взяла. Он чуть не плакал: Катря простудится, заболеет! Самые печальные картины рисовались его воображению. Он ломал руки и, вернувшись в спальню, тупо глядел на вещицы, украшавшие модный письменный столик Катри. Постепенно на малиновом сукне, которое казалось полинялым при свете дождливого дня, внимание его стало различать какой-то маленький плоский предмет. То был розовый конверт. У Тычины болезненно забилось сердце. Конверт запечатан, в нём письмо, только не стоит адреса. Но Тычина был уверен, что письмо к нему, и очень важное, которым решается его судьба. Сделав над собою усилие, он вскрыл письмо и прочитал: