Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях

Парсаданова Валентина Сергеевна

Наконец, на трупе № 46, исследованном экспертом Зубковым, как видно из сообщения и секретной описи, „обнаружена“ квитанция от 6 апреля 1941 г., выданная лагерем № 1-ОН, о приеме от Арашкевича денег в сумме 225 руб., и выданная тем же лагерем квитанция от 5 мая 1941 г. о приеме от Арашкевича Владимира Рудольфовича золотых часов. На обороте этой квитанции имеется отметка от 25 марта 1941 г. о том, что часы проданы „Ювелирторгу“, что сразу делает подделку очевидной. Даже если предположить, что при переводе Арашкевича из Старобельского лагеря в лагерь № 1-ОН вслед за ним переслали квитанцию, которая, в принципе, должна была быть выдана на руки военнопленному и храниться непосредственно у него, то и в этом случае просматривается несуразность этой схемы. Дело в том, что для отчетности в лагере о проведенной финансовой операции по продаже часов „Ювелирторгу“ администрацией должна была быть выписана новая квитанция, копия которой и могла находиться у военнопленного.

Следствием

было установлено, что указанных в сообщении лагерей № 1-ОН, № 2-ОН, № 3-ОН вообще не существовало. Арашкевич по спискам Старобельского лагеря НКВД не значится. В то же время в списках Осташковского лагеря НКВД имеется Арашкевич Владимир Рудольфович, 1896 года рождения, который 19 мая 1940 г. по списку-предписанию № 062/2 УПВИ НКВД СССР был направлен в УНКВД по Калининской области, через несколько дней расстрелян и захоронен в пос. Медное.

Из материалов УПВИ НКВД СССР явствует, что после расстрела польских военнопленных всю переписку и другие документы уничтожали, а наиболее ценную, в том числе финансовую документацию, свозили в УПВИ НКВД СССР, где ее впоследствии использовали для фальсификаций. Арашкевич на первоначальном этапе „сортировки военнопленных“ мог содержаться в Старобельском лагере, а затем быть переведенным в Осташковский лагерь. В документах Осташковский лагерь не указан, чтобы скрыть факт и действительное место смерти и захоронения и защитить фальсификацию от обнаружения^{49}.

Аналогичная подделка документов просматривается с бумагами, обнаруженными на трупе № 101 экспертом Семеновским. В сообщении говорится, что на этом трупе найдены „квитанция № 10293 от 19.XII.1939 г., выданная Козельским лагерем, о приеме от Левандовского Эдуарда Адамовича золотых часов. На обороте квитанции имеется запись от 14 марта 1941 г. о продаже этих часов „Ювелир-торгу“. Там же найдена и вторая „квитанция от 18 мая 1941 г., выданная лагерем № 1-ОН о приеме от Левандовского Э. денег в сумме 175 рублей“. По спискам военнопленных Козельского лагеря Левандовский Э.А. не значится. По списку-предписанию УПВИ НКВД СССР № 051/2 от 27.IV.1940 г. Левандовский Эдуард Адамович, 1893 года рождения, из Осташковского лагеря НКВД направлен в УНКВД по Калининской области, где через несколько дней расстрелян и захоронен в поселке Медное^{50}.

Последний документ, обнаруженный на трупе № 4 экспертом Семеновским, обозначен как почтовая открытка, заказная № 0112 из Тарнополя с почтовым штемпелем „Тарнополь 12.XI-40 г.“. Рукописный текст и адрес обесцвечены, каких-либо следов текста не выявлено, но в почтовом штемпеле отчетливо читается „Тарнополь 12.11.1940 г.“, что в действительности соответствует 12 февраля 1940 г., так как даже из собранных и описанных в сообщении открыток следует, что в почтовых штемпелях в СССР в то время написание месяцев осуществлялось римскими цифрами.

Фабриковались и другие фальшивые документы, подтверждающие показания лжесвидетелей. В частности, сотрудниками оперативно-следственной группы НКВД был „найден“ так называемый блокнот бывшего бургомистра Смоленска Б.Г. Меньшагина, в котором имелись записи о расстреле польских военнопленных.. Эксперты НКГБ СССР дали заключение, что все записи в блокноте были сделаны Меньшагиным. В сообщении комиссии Бурденко и на Нюрнбергском процессе советским обвинением делались ссылки на Меньшагина и на записи в его блокноте. Как видно из книги Меньшагина „Воспоминания“, изданной в Париже, он никогда не приписывал расстрела поляков немцам и не делал никаких записей об этом в блокноте. После освобождения Меньшагина из тюрьмы (после 25 лет заключения) и его ознакомления с показаниями „опознавшего“ блокнот Базилевского, в своих „Воспоминаниях“ он написал, что они „совершенно не соответствуют действительности“ и ничего подобного не было. Все это легко можно было бы проверить, взяв непосредственно у Меньшагина образцы почерка для исследования. Однако этого сделано не было: работавшие с вещественными доказательствами оперативники были заинтересованы отнюдь не в установлении истины. Выводы экспертизы почерка Меньшагина нельзя считать обоснованными и объективными. Объективно в них только то, что почерк в блокноте и на четырех образцах почерка, представленных на исследование, идентичен, но кому он принадлежит, неизвестно. Утверждение Базилевского, что это почерк Меньшагина, не может приниматься во внимание, поскольку он сотрудничал с НКВД. С учетом всех этих обстоятельств, а также того, что самого Меньшагина скрывали в Московской, а затем Владимирской тюрьме и не взяли у него подлинных образцов для сравнительного исследования, следует признать, что „блокнот Меньшагина“ — фальшивка, сфабрикованная в НКВД^{51}.

Таким образом, все описанные в сообщении комиссии Бурденко документы, найденные экспертами В.М. Смольяниновым, К.П. Зубковым и П.С. Семеновским во время эксгумации в 1943 г. в Катыни, якобы подтверждающие дату расстрела — осень или сентябрь-декабрь 1941 г., были сфальсифицированы.

При этом при подборе экспертов и оказании давления

на них использовались такие же преступные методы, как и в работе со свидетелями. В частности, участвовавший в работе комиссии Бурденко и „лично нашедший“ много документов, подтверждающих вину немцев в расстреле поляков, судебно-медицинский эксперт Зубков до этого допрашивался в качестве свидетеля в 1943 г. И пояснял, что служил в Красной Армии, был контужен, попал в плен, после чего вернулся домой и в период оккупации работал в Смоленске судебно-медицинским экспертом. Явно играя на руку следователям, он „показывал“, что во время проведения эксгумации в 1943 г. был в Катынском лесу и лично убедился, что трупы хорошо сохранились. Их руки были связаны веревкой, похожей на немецкую, поэтому он пришел к выводу, что поляков расстреляли немцы. С освобождением Смоленска Зубков написал заявление об этом, затем дал показания органам НКВД, после чего был привлечен к участию в эксгумации и выполнял определенные задания с подкладыванием документов. Он выступал на пресс-конференции по итогам работы комиссии Бурденко. В итоге вырисовывается следующая картина. Несмотря на то что Зубков сотрудничал с немцами и что в его действиях просматривались признаки дезертирства из армии, за что в то время предусматривалась смертная казнь, его не только оставили на свободе, но и сделали важнейшим свидетелем. Кроме того, в нарушение процессуального закона его допустили к работе вместе со Специальной комиссией Бурденко в качестве судебно-медицинского эксперта. Зубков в состав комиссии не входил, итоговый документ в качестве эксперта не подписал, к государственной награде по итогам работы комиссии Бурденко представлен не был, хотя именно он „нашел“ наибольшее количество сфальсифицированных документов^{52}.

Эксперты обратили внимание и на следующие обстоятельства. Чтобы рассеять возможные сомнения в существовании лжесвидетеля Ветошникова, который якобы являлся начальником лагеря № 1-ОН НКВД, сотрудники НКГБ СССР подготовили фальшивый рапорт от его имени, будто бы написанный в августе 1941 г. на имя майора госбезопасности Сопруненко. Как видно из личного дела самого Сопруненко, ему было присвоено это звание только в марте 1942 г., т.е. „рапорт Ветошникова“ был написан задним числом, после марта 1942 г. В действительности не существовало ни лагерей № ОН-1, ОН-2, ОН-3, ни лейтенанта или майора госбезопасности (в разных советских документах по-разному) Ветошникова, а его допрос комиссией Бурденко был сфальсифицирован^{53}.

Рабочий отчет о деятельности судебно-медицинской комиссии в Катынском лесу от 1 февраля 1944 г., подписанный главным судебно-медицинским экспертом Наркомата здравоохранения СССР В.И. Прозоровским, формально соответствовал определенным канонам, а на деле обеспечивал решение контрпропагандистских задач при сохранении видимости правдоподобия. Задачи ставились традиционно — как установление личности покойных (что было проделано сугубо выборочно и формально, без соотнесения с предыдущей идентификацией), выявление причин смерти (что было очевидно, давно установлено и не требовало ни повторного, ни изначального полного вскрытия), а также определение давности погребения (что для подгонки сроков под привходящие обстоятельства делалось неадекватными методами — в основном с опорой на „показания“ псевдосвидетелей и авторитет экспертов, пользовавшихся бездоказательными аналогиями).

Акт судебно-медицинской экспертизы содержал положения, которые явно не входили в компетенцию экспертов и не могли быть подтверждены ими. Например, констатация уничтожения поляков, которые якобы находились на строительно-дорожных работах около Смоленска до самой оккупации на основании директивы из Берлина и т.д. и т.п. Акт содержал заведомо лживое утверждение, будто бы комиссией не было обнаружено никаких следов работы медиков во время предшествующей эксгумации и она обследовала „нетронутый“ материал. Более того, в акт была включена сентенция, якобы тщательные изыскания комиссии не подтвердили наличия могил, в которых были бы трупы гражданских лиц. И это в Катынском лесу, где в настоящее время при помощи польских специалистов установлена локализация 600 захоронений! Сам Бурденко этот документ не подписал, но, как стало известно со слов друга Н. Эйдельмана — профессора В.С. Лельчука, информировавшего авторов этой книги, на сомнения членов отреагировал однозначно: подпишите или нет, ваши подписи будут стоять.

Судя по позднейшим высказываниям членов комиссии, у них не было убежденности в доказательности неточных, путаных документов, которые уже 25 января были сданы в спецчасть, а материалов лабораторных анализов никто никогда не увидел. Их следы не были обнаружены и в ходе прокурорского расследования. Сам Н.Н. Бурденко, тяжело больной, позднее признался, что НКВД сфальсифицировал дело, в том числе сроки совершения катынского преступления. Это подтвердила и невестка Н.Н. Бурденко в беседе с Ю.Н. Зорей. Показания свидетелей снимались на кинопленку в присутствии наркома госбезопасности В.Н. Меркулова, но оказались столь заученно неубедительными, что, как уже говорилось выше, по предложению А.Н. Толстого были заменены дикторским текстом.