Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях
Шрифт:
Мнение польского командования в Генеральный штаб передал уполномоченный Ставки Верховного главнокомандования Красной Армии по формированию польских военных частей на территории СССР Г.С. Жуков. Это был тот представитель органов, уроженец Смоленска, который, как считается, позже, весной 1943 г., предложил версию «археологических раскопок» под Катынью, чтобы замести следы преступления.
Сикорский не подверг сомнению заявленную Андерсом дату возможного выхода армии на фронт — 1 июня 1942 г., при условии, что СССР вооружит все дивизии. Если ориентироваться на поставки США и Англии, то установить какой-либо срок невозможно, считал премьер-министр.
Для начала Андерс активизировал деятельность в направлении выполнения достигнутого в Москве соглашения о выводе 20— 25 тыс. военнослужащих на Ближний Восток. В связи с этим он просил создать эвакуационную базу в Красноводске:
Война на Тихом океане после нападения Японии на США привела к сокращению экспорта зерна из-за океана (Япония не пропускала американские суда в Охотское море, а своих у СССР было недостаточно). Усилилась напряженность в снабжении советских войск и населения ввиду потери Украины. На польские части, как тыловые, было распространено решение ГКО об уменьшении продовольственных пайков для невоюющих соединений. Для польских частей этот шаг был очень болезненным: при армии, кроме семей военнослужащих, кормились еще значительные группы депортированных. Назревало дальнейшее обострение отношений.
С согласия Сикорского Андерс обратился к Сталину, однако премьер запретил ему обсуждать какие-либо политические вопросы, предписав ограничиться только военными и продовольственными, рекомендовал подчеркивать желание польской стороны установить боевое содружество и в будущем жить в мире и дружбе.
Готовясь к переговорам с Андерсом и сопровождавшим его Окулицким, предусмотрительный Сталин затребовал справку о ходе формирования армии и ее морально-политическом состоянии.
Справка Берии от 14 марта содержала данные на 1 марта, когда в польской армии вовсю шло формирование очередных трех дивизий и армейских частей усиления (танкового полка, артиллерийской бригады и т.д.), а личный состав насчитывал 60 тыс. человек.
Проделанный Берией анализ был достаточно сбалансированным: в нем отмечались позитивы расширения польских формирований в СССР — желание поляков «показать себя в борьбе с немецкими оккупантами», выступление Андерса и части старших офицеров «за честное военное сотрудничество с Советским Союзом, за добросовестное и лояльное выполнение принятых на себя обязательств и за установление прочных союзных отношений будущей Польши с СССР». Вместе с тем передислокация на юг и поступление новых контингентов из тюрем и лагерей, как и воссоединение семей, привели к новому резкому ухудшению настроений — к «напоминанию о жизни в лагерях», о «многих еще не освобожденных поляках», о жутких условиях, в которых находилось репрессированное польское гражданское население. Берия доносил Сталину: в Бузулуке во время выступления «Польского кукольного театра» в «политическом обозрении» был продемонстрирован номер, «тенденциозно освещающий пребывание польских граждан в лагерях». До тех пор лояльный генерал Борута-Спехович высказывал мнение: «...Подачки Советами нескольких миллионов рублей польскому правительству — пустяк и отнюдь не снимает с советского правительства обязанности заботиться о польских гражданах. Советское правительство должно беспокоиться о судьбе польских граждан до тех пор, пока они находятся на его территории. Если бы они находились в Польше, они не испытывали бы того, что они испытывают в Советском Союзе...» Оппозиционно настроенное по отношению к Андерсу офицерство рассматривало сотрудничество со сталинским руководством как «вынужденный шаг на пути к восстановлению Польши», подчеркивая, что «рано или поздно польский народ должен предъявить свой счет к СССР», а армия нужна для «решения вопроса о судьбах Польши в будущем» — для восстановления Польского государства. «Антисоветские реваншистские настроения», как определил их Берия, имели место «также среди солдат», особенно прибывавших в армию из тюрем и лагерей{44}.
После того как Андерс получил соответствующее представление от советских кураторов, он, по признанию посла С. Кота, «неоднократно выступал с речами и все время призывал людей забыть прошлое». На совещании руководящего состава штаба армии он в резкой форме требовал прекращения антисоветских разговоров, издал два приказа о привлечении к ответственности за антисоветскую агитацию, дал указание привлекать виновных к суду, но признавал, что не может приказать людям забыть то, что они два года провели в тюрьмах и лагерях. На упомянутом совещании он внушал собравшимся, что польское правительство и он сам «проникнуты искренним желанием вместе с Красной Армией освободить Родину». Андерс говорил следующее: «Никакое другое государство не сделало бы для нас то, что сделало для нас Советское государство. Мы должны
Однако накладываемые сталинским руководством ограничения на расширение польской армии, слухи о связях Андерса с НКВД осложняли ситуацию, ухудшали отношение кадров армии к штабу и командующему. Берия сообщал Сталину, что в ней усилились оппозиционные по отношению к Сикорскому элементы, по мнению которых и Андерс «продал Польшу большевикам и НКВД». Берия якобы нашел даже пронемецкую группу, которая-де считает, что восстановление Польши возможно только с помощью Германии. Он доказывал, что как в частях, так и в лондонских польских кругах ширится желание сохранить армию для решения вопроса о судьбах Польши в будущем, когда наступит «время расплатиться за все обиды». Глава НКВД сообщал о борьбе против советских агентов и их изоляцию, в частности Берлинг и его группа получили анонимки с приговорами к смертной казни за просоветскую деятельность{46}.
Не был снят вопрос о пропавших офицерах. В начале 1942 г. он стал звучать из Лондона. 28 января Э. Рачиньский, теперь и и.о. министра иностранных дел, направил послу при его правительстве А.Е. Богомолову ноту с требованием найти их и освободить. Через полтора месяца пришел ответ. Он оказался стандартным, таким, какой неоднократно давали в Москве Сикорскому, Коту и Андерсу: «всех освободили». Андерс 18 марта предъявил Сталину список на восемь тысяч «убывших» офицеров. Комиссия Ю. Чапского достаточно точно выявила и состав лагеря в Осташкове.
К неприятному для советского руководства очередному требованию решения проблемы об исчезнувших офицерах добавилось заключение о ненадежности армии — в немалой мере рожденной сталинской политикой, о том, что она не пойдет на фронт, пока не закончит формировать и обучать все шесть дивизий. На такую армию Сталин, очевидно, не собирался делать ставку.
Существование реальных трудностей с вооружением и продовольственным снабжением давало аргументы в защиту принимаемых жестких решений. Одновременно было необходимо соблюдать договоренности, сохранять престиж, «лицо» перед западными союзниками. Да просто был ценен каждый солдат на фронте, когда миллионы красноармейцев оказались в плену и перевес в войне все еще был на стороне гитлеровской Германии.
Сталину в очередной раз надо было искать решение головоломки, которую он сам сконструировал для советской политики недальновидными антипольскими акциями.
В соответствии с указаниями Сикорского Андерс затрагивал только военно-экономические вопросы. Сталин оправдывал сокращение пайков объективными трудностями. Андерс, со своей стороны, настаивал на эвакуации армии, отвергнув предложенный «выход» — временно отправить часть солдат на работу в колхозы. В итоге был достигнут компромисс. До конца марта сохранялось прежнее снабжение. Одновременно Сталин дал согласие на выход в Иран контингентов сверх установленной численности армии в 44 тыс. человек. Он не настаивал на немедленном выходе дивизии или армии на фронт, откладывая его до того момента, когда Красная Армия будет подходить к границам Польши, и повторяя, что оставшиеся в СССР польские части завоюют себе право первыми ступить на землю Польши. Об этом было сообщено в Лондон Майскому, чтобы дать жизнь благоприятной трактовке советских начинаний в отношении армии Андерса в глазах общественного мнения, в то время как на деле Сталин спешил освободиться от осложнений, которыми грозило явно близившееся разоблачение массового убийства военнопленных: информационное поле со всей очевидностью расширялось.
В ответ на посланную в Лондон депешу Андерса, с которой Сикорский ознакомил Черчилля, вновь последовало предложение последнего о выводе всей армии в Иран. Уже 19 марта Андерс издал первые приказы об эвакуации. К концу месяца из СССР через базу в Красноводске прошли 32,5 тыс. польских солдат и офицеров, то есть примерно на 7 тыс. больше, чем было согласовано с Сикорским в декабре. Вместе с ними выехали 12,5 тыс. членов их семей и других гражданских лиц, в том числе много детей.
В СССР были оставлены наиболее подготовленные и боеспособные единицы: штаб, три дивизии, вспомогательные подразделения.