Катюша
Шрифт:
– Ты, давай мойся, а не по сторонам глазей, – прервала мое неспешное занятие мама. И я заработала губкой чаще. Но разве можно было сосредоточиться на мытье, когда вокруг то и дело мелькали тёти? Одни активно работали, закинув длинную вихотку через плечо за спину и подхватив её с другого бока на уровне талии. Другие настойчиво замысловатыми лопаточками с ребрами тёрли пятки. А третьи весело пробегали с пустыми тазами, а потом, наполнив их, поливали себя сверху водой и даже, порой, визжали.
– Мама, а мы потом
– Немного, – кратко ответила мама.
Потом, заметив, что я опять стою, разглядывая всех, она выхватила из моих рук губку, быстро оттёрла меня и спереди, и сзади, оставив мне право лишь дошёркать ноги. И я, довольная, что так мало теперь работы, принялась за колени. Вроде бы я маленькая, а как примешься себя тереть, так уже не кажется. Когда ещё от рук к стопам перейдёшь!
– Я всё! – сказала я маме весело.
Она обрадовалась, принесла чистой воды, облила меня с разных сторон. А потом вымыла мою голову. И облила по чуть-чуть себя.
– Готово! – указала она, и, подхватив тазы, а также наши вещи, зашагала к выходу. Я гуськом за ней.
Мы вернулись в холодный зал раздевалки, и толстая тётя отомкнула нам кабинку.
Мама вынула полотенца, и мы вытерлись. А потом пошли домой. Но опоздали на свой автобус. И маме пришлось платить за такси. Она была раздражена.
– И как им только ванны для нас жалко! – говорила она, вспоминая тётю Женю и тётю Веру.
– Им воды жалко, – вставила я. – Вода же по счётчикам берётся. Тётя Женя всегда об этом напоминает.
– И что, я им за это не платила, да? – накинулась на меня мама. – Всегда продукты с собой приношу. А они что – дёшево стоят? Только чтоб не ходить в эту ужасную баню.
И я поняла, что зря стала спорить. А потом спросила:
– А почему в бане мы не скребём пятки, как другие тёти?
– Потому что у нас пятки молодые, там скрести нечего, – ответила мама. И я подумала: «Это здорово, что у нас такие хорошие пятки» и улыбнулась, довольная.
Я и мама
Мы с мамой живём дружно. Она, конечно, иногда ругает меня. Например, когда я не то делаю или не то говорю. Но я не сержусь. Я ведь знаю, что она просто расстраивается из-за того, что не всё гладко.
Я повздыхаю, глядя на маму, а потом за что-нибудь полезное возьмусь. Книжку почитаю или сяду рисовать. Я люблю рисовать, особенно на больших альбомных листах. Разложу их на столе, вспомню что-нибудь весёлое и рисую.
Гляжу: а мама в комнату входит:
– Обидела тебя, Катюша?
– Не-е-ет! – бегу к ней навстречу. Потом обхвачу её за талию, она меня тоже обовьёт руками, и стоим так, качаясь из стороны в сторону. Самое лучшее на свете – это когда прижмёшься к маминому животу. Тепло и мягко.
А
– Чем ты тут занимаешься? Можно посмотреть?
– Да, – киваю я. Это здорово, когда маме можно всё, что делаешь, показать. И она всегда скажет «хорошо», если ей понравится, или «а тут подправить надо», если решит, что не очень получилось.
Когда мама не занята на кухне, не стирает и не убирается, она соглашается со мной поиграть или читает мне книгу.
Раз в месяц мы ходим за книгами в «Продалит» – магазин так называется, большой, красивый. Мама разрешает мне выбрать книгу, заранее поясняя, на какую сумму можно. Я люблю разглядывать разноцветные странички, трогать обложки, они могут быть гладкими, твёрдыми и выпуклыми.
Раз в месяц на книги делают скидки, поэтому мы и выбираем этот день. В магазине ещё игрушки продают, но мы их не смотрим, они дорогие.
У меня есть игрушки, но с другого магазина, и бываем мы там реже – только по самым большим праздникам – Моим Днём рождения, Новым годом и Днём детей. Эти дни помечены в мамином календаре, и я их знаю.
Среди игрушек я выбираю куклы. Но только маленькие. У мамы зарплата маленькая, и куклы маленькие. Но хорошие. Одни у меня на столе сидят, другие в шкафчике стоят, смотрят через стекло любопытными глазками.
Ещё у меня есть кукольный домик. Мы его с мамой сами сделали. Однажды мама принесла домой большую коробку, а потом в ней криво, ну, ровно она не умеет, вырезала окошечки, дверку. А я домик раскрасила гуашью – это так краска называется в больших баночках. А в качестве крыши домика мы приладили старый зонтик – синий в веточках.
Из коробок поменьше я сделала горшочки, из цветной бумаги цветы и воткнула их в горшочки – будто растут там. А мама из старой шторы сшила маленькие – для домика. И он стал совсем нарядным.
И теперь, когда наступает вечер, а мама возвращается с работы не совсем уставшей, мы играем в «Дочки-матери»: я за маму, она за дочку.
Когда я поменьше была, то мама мне одежду для пупсиков шила, а теперь я сама умею. У меня машинка швейная есть. Правда, она ужасно шумит, две железяки там друг о друга трутся. И мама разрешает мне шить только по субботам. В субботу она полдня работает, поэтому устает меньше и может терпеть шум.
А ещё я люблю петь. И моя воспитательница в детском саду велела отвести меня к опытному педа-гогу. Слово такое трудное. Означает учитель или учительница. Мама не знала – что делать. А тётя Настя, её лучшая подруга, сказала:
– Действуй.
И мы стали отдавать те деньги, что на меня вместо папы государство даёт, учительнице по пению. Она меня вокалу – это так по-взрослому пение называется обучает. Раз в неделю. В музыкальную школу мама меня не стала водить, туда ходить надо чаще и платить больше.