Кавалер Красного замка
Шрифт:
Увидев Диксмера, Морис остановился на пороге и невольно покраснел.
Диксмер встал и с улыбкой протянул ему руку.
— Какая муха укусила вас и что вы мне написали? — спросил он у молодого человека. — Признаюсь, это меня сильно поразило, любезный Морис! Вы пишете, что я слабый и ложный патриот! Полноте, вы не в состоянии повторить мне в глаза подобное осуждение. Сознайтесь лучше, что вы искали придирки ко мне.
— Я сознаюсь во всем, во всем, в чем хотите, любезный
— Как же так? — спросил Диксмер. — В глубине души вы ни в чем не можете нас упрекнуть, а между тем вы оставляете нас!
— Любезный Диксмер, поверьте, есть важные причины, которые заставили меня лишиться такого друга, как вы, и побудили поступить так, как я поступил…
— Так, но, во всяком случае, — с принужденной улыбкой возразил Диксмер, — это причины не те, о которых вы мне писали. Те, о которых вы мне писали, не что иное, как предлог.
Морис на минуту задумался.
— Послушайте, Диксмер, — сказал он, — мы живем в такое время, когда сомнение, вкравшееся в письмо, может и должно нас тревожить. Я это понимаю. Поэтому непростительно было бы честному человеку оставлять вас под бременем подобного беспокойства. Да, Диксмер, причины, которые я изложил, не что иное, как предлог.
Это признание вместо того, чтобы прояснить чело торговца, казалось, напротив, омрачило его.
— Однако в чем настоящая причина? — спросил Диксмер.
— Я не могу вам ее назвать, — возразил Морис. — А между тем, если бы вы ее знали, то согласились бы со мной, я уверен.
Диксмер настоятельно просил его объясниться.
— Вы этого непременно хотите? — сказал Морис.
— Да, — отвечал Диксмер.
— Если так, — продолжал Морис, чувствовавший какое-то облегчение от того, что то, что он скажет, ближе к правде, — то дело вот в чем. Ваша жена молода и прекрасна, и непорочность этой юной и прелестной женщины не помешала клевете коснуться моих посещений вашего дома.
Диксмер несколько побледнел.
— В самом деле? — сказал он. — В таком случае, любезный Морис, супруг должен благодарить вас за зло, которое вы делаете другу.
— Вы понимаете, — возразил Морис, — я не настолько самонадеян, чтобы считать свое присутствие опасным для спокойствия вашего и вашей супруги, но оно может стать источником клеветы; а вы знаете, чем несообразнее клевета, тем ей легче верят.
— Ребячество! — сказал Диксмер, пожав плечами.
— Называйте меня ребенком сколько вам угодно, — отвечал Морис. — Мы останемся теми же друзьями, потому что не в чем нам будет упрекнуть друг друга, тогда
— А сближаясь, что было бы?
— Молва, наконец, подпустила бы яду.
— Неужели вы думаете, Морис, что я мог бы поверить…
— О боже мой! — сказал молодой человек.
— Могли бы объясниться со мной, Морис, вместо того чтобы писать.
— Для того чтобы избегнуть того, что происходит теперь между нами…
— Неужели вы сердитесь, Морис, за то, что я так люблю вас, что пришел просить объяснения? — сказал Диксмер.
— О, совсем напротив! — вскричал Морис. — Клянусь всем, что счастлив снова увидеть вас, прежде чем расстаться с вами навсегда.
— Расстаться навсегда, гражданин! Однако мы вас очень любим, — возразил Диксмер, взяв руку молодого человека и пожав ее.
Морис вздрогнул.
— Моран, — продолжал Диксмер, от которого не ускользнуло это содрогание, — Моран еще сегодня утром повторял мне: «Сделайте все что можете, говорил он, чтобы этот милый Морис опять навещал нас».
— Ах, сударь, — сказал молодой человек, нахмурив брови и отнимая руку, — никогда не поверил бы я, что гражданин Моран питает такую ко мне дружбу.
— Вы сомневаетесь? — спросил Диксмер.
— Я, — отвечал Морис, — не скажу, чтобы верил или чтобы сомневался; у меня нет причины углубляться в этот предмет. Когда я бывал у вас, Диксмер, то бывал ради вас и ради вашей жены, но никак не ради гражданина Морана.
— Вы его знаете, Морис, — сказал Диксмер. — Моран одарен прекрасной душой.
— Я не спорю, — с горькой улыбкой отвечал Морис.
— Теперь, — продолжал Диксмер, — обратимся к причине, побудившей меня вас навестить.
Морис поклонился как человек, которому нечего сказать и который ждет.
— Так вы говорите, что прошла молва?
— Да, гражданин, — сказал Морис.
— Но послушайте, будем говорить откровенно. К чему обращать внимание на какие-то сплетни праздных соседей? Разве ваша совесть не убеждена в противном, Морис, а для Женевьевы не порука ли ее честь?
— Я моложе вас, — сказал Морис, начинавший удивляться этой настойчивости, — и смотрю, может быть, на вещи более подозрительным взглядом. Вот почему я вам объявляю, что доброе имя такой женщины, как Женевьева, не должно быть омрачено даже ничтожными сплетнями праздного соседа. Итак, позвольте мне, любезный Диксмер, остаться при моем первом решении.
— Положим так, — сказал Диксмер, — и так как дело пошло на откровенность, сознайтесь еще в одном.
— В чем же? — спросил, покраснев, Морис. — В чем хотите вы, чтобы я вам сознался?