Кавалер Ордена Золотого Руна
Шрифт:
Очевидно, Павлидис по совместительству был еще комиссионером какой-то галантерейно-трикотажной фирмы. И обе свои должности он с неслыханным усердием исправлял одновременно.
Товарищ Гусев устало махнул на него рукой.
В городе всюду видны были советские моряки. Они шагали парами и группами, раз по двадцать в день расходясь и снова сходясь. Достаточно было им задержаться где-нибудь на несколько минут, как возле них начинались маленькие митинги. Моряки сейчас же удалялись, но толпа уже не расходилась. Появлялись знамена, запевали "Интернационал", шли бить троцкистов.
Увидя
— Вот идут мои братья по классу.
И тут же развернулся в сторону ближайшей подворотни.
Видимо, встреча с братьями по классу не входила в его планы.
В двадцати шагах, поджидая Павлидиса, остановился потрепанный "Форд".
Вид кумачового шествия и ретирада Павлидиса успокоили "инженеров". Эта секундная потеря бдительности стоила им карьеры.
Остап вырвался из дружеского кольца, схватил Павлидиса за ворот и сунул ему брошюру:
— Вот, передайте братьям по классу.
Павлидис жадно впился глазами в "Ура…(…ОГПУ)!", выхватил носовой платок и, требовательно озираясь, начал промокать шею.
Пассажиры "Форда" вывалились из машины. Один из них, в полном соответствии с инструкцией, дунул в свисток. Эта оплошность стоила карьеры и им.
Революционный инстинкт бросил толпу рабочих на помощь советским товарищам…
… Остап бежал так же одухотворенно, как две с половиной тысячи лет назад, может быть по той же улице, бежал греческий воин, возвестивший миру Марафонскую победу. Так же, как и древний гонец, ног он не чувствовал. Он чувствовал руки, уставшие в бою. Вернее кулаки, которыми завалил двух пассажиров "Форда", трех рабочих и товарища Гусева.
Он как будто пролетел эту кривую и грязную подворотню, такую же грязную улицу Фемистокла, промчался мимо кафе "Посейдон", кино "Пантеон", меблированных комнат "Парфенон" и слесарной мастерской "Аполлон". Особенно радовало то, что удалось выдернуть из кармана Гусева свой паспорт. Правда, вместе с документами самого Гусева, но от них он избавился еще в подворотне. Наконец он остановился у кофейни "Архимед Сиракузский".
Через мутное окно Остап разглядел людей за мраморными столиками. Одни играли в нарды, другие резались в карты, бросая их на специальную войлочную подстилку, одни пили кофе из маленьких чашечек, другие — чистую воду, а перед каким-то толстяком, как видно отчаянным кутилой и прожигателем жизни, стояла высокая стопка пива и лежала на блюдечке закуска — большая блестящая маслина с воткнутой в нее зубочисткой. Недолго думая, Остап отодрал от подкладки длинный лоскут, соорудил на рукаве отличительный знак афинских джентльменов и степенно переступил порог.
Когда, через несколько минут, в кофейню заглянул полицейский, Остапа невозможно было отличить в небольшой толпе нардовских болельщиков, страстно цокающих и качающих головами при каждом броске кубиков.
Греческого языка Остап Ибрагимович не знал, но вопрос полицейского о наличии "чужих" понял сразу, ибо, будучи образованным уроженцем Одессы с детства знал слова "ксенофобия" и "Понт Евксинский". Хозяин отрицательно покачал головой и этот жест наполнил душу Остапа гордостью за минутную принадлежность к великому
Часть III.
Наследник
Глава 28.
"Нормандия"
В девять часов из Парижа выходит специальный поезд, отвозящий в Гавр пассажиров "Нормандии". Поезд идет без остановок и уже через три часа вкатывается в здание гаврского морского вокзала. Пассажиры выходят на закрытый перрон, подымаются на верхний этаж вокзала по эскалатору, проходят несколько зал, идут по закрытым со всех сторон сходням и оказываются в большом вестибюле. Здесь они садятся в лифты и разъезжаются по своим этажам. Это уже "Нормандия". Каков ее внешний вид — пассажирам неизвестно, потому что парохода они так и не увидели.
Остап последним вошел в лифт и мальчик в красной куртке с золотыми пуговицами изящным движением нажал красивую кнопку. Через несколько минут командор подошел к большому иллюминатору, скорее окну, в своей каюте.
Глубоко внизу, с площадок всех этажей вокзала, провожающие выкрикивали свои последние приветствия и пожелания. Кричали по-французски, по-английски, по-испански. По-русски тоже кричали.
Пароход вышел из гавани. "Нормандия" делала свой десятый рейс между Европой и Америкой.
В ресторан Остап пришел раньше времени. Он был чертовски голоден, но причина нарушения незыблемого корабельного распорядка была в другом. Он знал, что как только его имя появилось в списке пассажиров, метрдотель записал его и в своей копии: "Стол №… место №…". Однако, Бендер не любил сидеть:
а) у входа;
б) возле оркестра;
в) в центре зала;
г) спиной к залу.
Он любил сидеть:
а) ближе к окну;
б) с краю;
в) у сервисного входа;
г) лицом к залу.
Было еще множество разных нюансов относительно соседей по столу, которые Остап надеялся разрешить в личной беседе с метрдотелем. Тот был человеком сговорчивым и когда зал заполнили пассажиры, рядом с Бендером уселась глухонемая голландская чета со смешной фамилией Бутербродт. Согласно пароходному списку, юный мистер Бутербродт питался в детском зале. Вскоре, помахивая массивной тростью, подошел четвертый пассажир, которого метрдотель охарактеризовал то ли немцем, то ли скандинавом, что позволяло рассчитывать на его молчаливость. Это был краснощекий гигант с клоком рыжей щетины на макушке.
— Гутен абенд! — буркнул он, обведя сидевших кабаньими глазками.
Бутербродты молча, но очень приветливо улыбнулись. Остап на всякий случай промолчал.
Гигант сел. Стул под ним натужно заскрипел.
— Ну и отъелся боров, — бросил Бендер, разглядывая на свет фужер.
— Вы — русский?! — воскликнул "скандинав".
Он вскочил и, вытянувшись во фрунт, гаркнул:
— Штабс-капитан Гадинг Густав Карлович.
Тут же он сел, схватил Остапа за руки и сразу же, не теряя ни минуты времени, заговорил: