Кавалер Ордена Золотого Руна
Шрифт:
Волны N-ского моря
Остап сидел на Интернациональной пристани Севастополя. На его правом колене лежал блокнот, первую страничку которого украшала единственная фраза: "Об адмиралтейские ступени шлепались синенькие волны N-ского моря" (корреспонденту "Рубанка и подпруги" уже обьяснили, как хранить военную тайну). Между тем, волны о ступеньки не шлепались. Они не были синенькими. Их не было вовсе. Вода за ночь была вышколена так, что в своей преданности портовым властям
Было утро. Боевые башни линкора "Парижская комунна" каким-то образом умудрялись светиться в лучах еще не взошедшего солнца. Крейсера "Красный Кавказ", "Червона Украина" и "Кызыл Ташкент" скромно, но с достоинством прятались в тени флагмана. Эсминцы стояли у стенки. Вдруг фиолетовый берег сделался красным, а потом пожелтел. Вода в минуту переменила четыре зеленых оттенка и задержалась на полдороге к голубому. Солнце выпустило первый тончайший луч, и в сиреневой мгле Севастополя на какой-то крыше сразу зажглось стекло. И снова, каким-то непостижимым образом, это единственное окно умудрилось озарить всю эскадру. Еще несколько минут — и наступил симфонический финал утра. Вступали все новые группы окон и крыш. Наконец, осветилось море. Пушки эскадры дали мощный залп лучами солнца. Мир превратился в сплошное сверкание. Ни на что уже нельзя было смотреть.
Остап незаметно ощупал орден на груди (только вчера возвращенный под расписку) и искоса оглядел соседей по лавочке — трех молчаливых мужчин среднего возраста и роста, в одинаковых серых плащах. Двое сидели слева от него и один справа.
— Да, — протянул командор, потягиваясь, — не хотел бы я встретиться с такой эскадрой в темном переулке. Разрешите прогуляться по набережной, гражданин начальник?
— Ну зачем же вы так, товарищ Средиземский, укоризненно покачал головой сосед слева. — Мы же с вами договорились: я товарищ Гусев. Вы советский журналист, мы — советские инженеры. Мы друзья. Почему бы нам не быть друзьями? Товарищ Карпушкин, составьте компанию товарищу Средиземскому.
… Накануне отъезда из Москвы ему разрешили заехать на Шаймоновскую за личными вещами.
Афанасий вручил сопровождающим ключи от квартиры и управдомовского кабинета.
— Никого не пущал, — заверил он Остапа. — Только когда из милиции приходили. И вчера — товарищ Изаурик…
— Что?.. Где он?
Вопрос оказался слишком сложным. Афанасий бессвязно задвигал руками, пытаясь, видимо, воспроизвести Сенины действия, и наконец облек их в словесную форму:
— В квартире вещи собирал. А из кабинета звонил. На вокзал. Спрашивал про поезд на… на…
— Куда? Куда??
Дворник снова зашевелил руками. Но тут один из сопровождающих, топтавшийся рядом, стал с интересом прислушиваться, и Остап, махнув рукой, пошел в квартиру.
Узнать ее было трудно. Но что-то, какая-то ускользающе малая деталь не гармонировала со следами профессионального обыска. Пока Бендер собирал вещи, сопровождающие, видимо, по привычке, открывали дверцы шкафов и заглядывали под кровати. И вдруг он заметил это несоответствие. После обыска в квартире не осталось ни клочка бумаги —
Его оставил Сеня.
Как бы поддавшись общему настроению, Остап задвигал ящиками письменного стола. Потом незаметно выхватил из корзины комок, развернул его и тут же разорвал в клочья.
На листке Сениной рукой было написано несколько вариантов грузиноподобных фамилий: "Остапиани, Бендерашвили", — и что-то еще в этом роде.
Черновик явно представлял собой творческий документ. Сочиняя новую фамилию, Сеня уважил память командора, наполнив душу последнего отеческим чувством.
Когда он проходил через двор к машине, Афанасий неуверенно шепнул:
— Тифлис…
Остап, по православному обычаю, троекратно расцеловался с ним…
В 7:15 на борт "Красного Кавказа" поднялось четверо пассажиров.
— Журналист? Писатель? — радовался молоденький вахтенный начальник. — Значит, вы к нам в качестве Гончарова? А раньше на корабле ходить приходилось?
— Угу. По Волге с агиттеатром. В качестве Верещагина, — пробурчал Остап.
— Осторожней, товарищи, — предупредил вахтенный начальник, — не запачкайтесь. Краска еще свежая. Особенно на орудийных башнях и в каютах… Военный корабль всегда в каком-нибудь месте подкрашивается, — добавил он весело.
Старший помощник был менее приветлив.
— Ходить по кораблю без головного убора нельзя, не полагается. Нельзя бросать окурков за борт — их может снести ветром назад, и корабль запачкается. По этой же причине не годится плевать. Облокачиваться тоже не принято: корабль — это не дом отдыха, нам здесь изящные пассажирские позы ни к чему.
Два или три раза Гусев пытался осадить старпома, но сквозь рокот голоса морского волка прорывалось лишь какое-то нелепое: "Знаете что…" "Бедовый мужик", — восхищался Остап.
— Вот и на баркасе, когда к крейсеру шли, — продолжал старпом, — стиль нарушили…
— Какой еще стиль?! — осторожно взорвался Гусев.
— Военно-морской, — ответил старпом, выдержав артистическую паузу. — На баркасе стоять заведено. Даже если очень устал. Все стоят и ты стой. — Старпом медленно развернулся, смачно сплюнул за борт и зашагал прочь.
— Ладно, ладно, — совсем по-детски забубнил Гусев. И уже по-взрослому добавил: "По прибытии по субординации".
И тут же, перескакивая через струи воды, бившие из шлангов (крейсер снова скребли и мыли, хотя и до этого он был чист, как голубь), к Бендеру бросился непременный активист. На "Красном Кавказе" его звали Семенов.
— Надо, надо, надо, надо, надо, товарищ корреспондент.
— Что надо? — насторожился Остап.
— Надо, надо, надо. Газету надо выпускать.
— Материал еще не накопился, — отрезал "рубанко-подпружник".
— Как не накопился? Уже накопился! Надо, надо, надо.
Семенова спасло появление вестового.
— Товарищи инженеры и писатель, — прокричал он, — старший помощник приказал передать, чтобы вы нигде не облокачивались, а если кто из вас запачкается, то в кают-компании есть бензин.