Кавалер умученных Жизелей (сборник)
Шрифт:
И неожиданно услышал фразу за спиной:
– Why? When you see them near you every day [24] .
Я оглянулся и встретил насмешливый заговорщицкий взгляд Виолетты. Её произношение было безупречно, как филигранная балетная техника, когда она в стремительном па-де-буре плыла от рампы, чтобы скрыться в глубине кулис, или победоносно крутила фуэте.
Откуда такой английский язык? Не из люльки же.
Она не забыла наше «чисто английское знакомство», и, нет да нет, называла
24
– Зачем? Когда ты можешь наблюдать их рядом каждый день.
За день до спектакля она прекращала всякое общение, уединялась – готовилась. Каким богам молилась, где черпала вдохновение? Но исчезала шагнувшая за сорок Виолетта, а юная, беззаботная Эсмерадьда встречала первую любовь, и отдавалась ей, и гибла. И зрители несли цветы, кричали «Браво».
Да и в жизни Бовт была яркая, самобытная, харизматичная, только не всех пускала в свой мир. А для нас, в то время близких ей людей, она светила так ярко, что казалось – все должны с восторгом наблюдать её сиянье. Настолько был силен её магнетизм.
По возвращении в Москву вышел случай, как нельзя лучше дающий представление о нашей тогдашней жизни.
Нас с Леной Гусевой, тоже недавней выпускницей училища, стоявшей на распутье между балетом и кино, забрали в милицию, когда мы шли по улице Горького из ресторана ВТО. Что не понравилось стражам порядка? Возможно – слишком зарубежный вид, или то, что мы были слегка навеселе? Спросили документы. Паспортов с собой не было, и отвели в отделение.
– Вы мне ответите за этот произвол, – грозила Елена. И вдруг нашла последний аргумент. – Пустите немедленно к телефону, я позвоню Бовт.
К телефону не пускали, смотрели удивленно.
– Да, мы расскажем, всё расскажем Бовт, и вы тогда ещё попляшете, – подхватил я.
Наверное, их как-то зацепило, и капитан, всем видом показывая, что никто им не указ, спросил:
– А кто он, этот ваш Бовт?
Я гордо выпрямился и прищурил глаза, что означало, чуть ли не презрение к его неведенью:
– Бовт?! Вы не знаете, кто Бовт?! Она народная артистка Советского Союза. Гордость советского балета.
Милиционеры переглянулись и решили позабавиться. Нам дали позвонить. Теперь уже я клял себя за бредовость звонка и беспокойство, что мы ей причиняли.
Но Виоле было не важно, кто виноват – ведь друзья оказались в беде. И она приехала, невысокая хрупкая блондинка. Без тени макияжа, в простом и строгом пальто. Совсем не та прима, царица сцены, что возникала в свете рампы. Но не нужны ей были ни софиты, ни какой-то антураж. И никакие документы с перечислением регалий. Всё было, как в третьем акте «Лебединого», только что сотрудники не танцевали. Она поговорила с кем-то, быстро и негромко, и вскоре сказала нам: «Пойдемте».
В ней чувствовался такой класс, что далёкие от искусства милиционеры притихли и уважительно провожали нас до выхода. А капитан попросил билетик на её спектакль.
Время шло. Я поступил
А Виолетта становилась всё старше. Она по-прежнему царила на сцене, но лишь сейчас я понимаю, как её становилось всё трудней.
Мы с ней встречались, говорили. Ей виделось вокруг все больше недоброжелателей, а, может, так оно и было. Порой она, для большей конспирации разговора, переходила на английский, и, думая, что шепчет на ухо, сводила звук до шелеста. Слов разобрать было нельзя, только ясен был общий настрой. Но я не мог не поддержать её:
– Да, Виола, конечно. Мы что-нибудь сделаем.
В балете Бурмейстера она была великолепной Жанной д`Арк. Но, как отреклись от Орлеанской девы после одержанной победы, так Виолетта, завершив свой звездный путь, оказалась в театре ненужной.
Её пригласили на центральное телевидение вести передачу «О балете». Она не смогла. Ведь рассказывать о том, насколько удачно другие артистки создают образы и владеют балетной техникой, не то, что воплощать эти образы самой.
И она уехала в Америку. У неё оказались родственники в Колумбусе, штат Огайо. Перед отъездом вызывали в КГБ. Опять пришла пора доказывать и объяснять.
– Что же вы в анкетах не писали, что родственники за границей? – пытали её.
– Мне так посоветовали.
– Кто? – добивались в КГБ.
– Ваши люди, – неизменно отвечала Бовт.
И её отпустили. Ведь наступало время перемен, и она улетела в порывах его ветра. Взяв только чемоданы фотографий, рецензий, тряпичных кукол, что дарили ученицы.
Я думал повидать её, когда ехал в Соединенные Штаты в 1995 году. Но её уже не было в живых. Умерла. Вспорхнула вольной птицею туда, где звездам не тесно.
Только, уж поверьте, не для всех.
Теперь я живу за городом. Когда в Подмосковье приходит весна, я беру свою собаку и по проселочной дороге иду к лесу. Ветер шелестит листвой деревьев. И мне отчетливо слышится незабываемый голос из прошлого. Я говорю тогда:
– Конечно, Виола, конечно.
Последняя поездка Шурочки
У причала морского порта города Находка величаво, этакой крепостью, стоял белоснежный океанский лайнер «Феликс Дзержинский».
Ждал он необычных пассажиров. Команда готовилась встречать гостей радушно и тепло. На борт должны были взойти московские артисты – балетная труппа театра имени Станиславского отплывала на гастроли в Японию. Из Москвы в Хабаровск они летели, на поезде приехали в Находку, чтоб за два дня приплыть на теплоходе в Йокогаму. О том, что Японское море неспокойно всегда, а осенью подвержено штормам, москвичи не думали.
Японцы без ума от русского балета. В последние полгода на спектаклях театра всякий раз был кто-то от японской стороны. Мистер Кудо-сан, правая рука импресарио, стал в труппе почти своим. Он досконально изучил репертуар. Японцам очень нравились «Корсар», «Снегурочка», «Эсмеральда». Однако, как на предыдущих гастролях, хотели видеть только «Лебединое озеро». Алексей Чичинадзе, главный балетмейстер, пытался разобраться: