Кавалер Золотой Звезды
Шрифт:
— Зачем же ее бросать? Раз начали, то надо продолжать… А только вместе ходить не нужно.
— Что за странное условие!
— Обычное.
— Знаю: Сергея боишься!
— И ни чуточки.
— Неправда! Помнишь, как он рассердился? Но ты ему скажи, что не влюблюсь в тебя. Этого ты не бойся.
— А я и не боюсь.
— Тогда почему же мы не можем идти вместе?
— А так вот и не можем. Нельзя нам ходить вместе — вот и все!.. А ты на меня не сердись… Зараз я пойду в хату, зажгу лампу, все приготовлю, а тогда и тебя позову.
— Погоди, я еще не все
— Нет, нет, — она вырвала руку и скрылась в сенцах.
Марфа Игнатьевна еще не спала. Разбирая постель, она искоса, недовольным взглядом посмотрела на дочь.
— Опять с учителем явилась? — строго спросила она.
— С ним, мамо… Мы часок позанимаемся.
— Ох, гляди, дочка, как бы за тем ученьем чего другого не получилось… Полюбила одного, так и выбрось все из головы…
— Да я и так выбросила, — оправдывалась Ирина. — Мы ж с Виктором электричество изучаем.
— Ох, вижу я, заморочит он тебе голову тем электричеством! — со вздохом проговорила Марфа Игнатьевна.
Ирина ничего не сказала и пошла в свою комнату. Там она зажгла лампу, взяла фотографию Сергея, — он смотрел на нее почему-то очень строго, — поцеловала ее, снова поставила на стол, рядом положила книги, тетрадь и пошла звать Виктора.
Глава XXVI
В Рощенскую Сергей вернулся на рассвете, усталый и продрогший. Рождалось пасмурное, с морозом, утро, просыпалась станица — уже закурились трубы над заснеженными крышами, и дым кривыми столбами тянулся к холодному в тумане небу.
Вчера до полуночи Сергей просидел на собрании в станице Урюпинской, а затем часов пять ехал по тряской дороге. Ему мучительно хотелось поспать и отогреться, но он не поехал на квартиру, а велел Ванюше завернуть к дому, где жил Кондратьев. У ворот отпустил Ванюшу, встал на землю и с трудом, как больной, пошел в калитку.
«Ого! Здорово меня укачало! — думал он, подходя к коридору. — Даже после танкового марша — и то я, кажется, крепче держался на ногах…»
Кондратьев еще не спал. Услышав стук в дверь и голос Сергея, он встал, оделся и пошел открывать.
— Наконец-то явился! — Кондратьев пожал холодную руку Сергея. — А мы тебя заждались. Дней осталось мало, а из станиц все спрашивают, когда же ты к ним приедешь. Даже твой папаша приходил ко мне с выговором.
— Батя мой всегда лезет туда, куда его не просят.
— Проходи ко мне, а я скажу Наталье Павловне, чтобы она нам чай согрела.
Сергей снял шинель (бурку, мерзлую и негнущуюся, он оставил в коридоре), расчесал пальцами чуб и сел у стола.
— Ну, рассказывай, как там тебя встречали и провожали? — возвратясь, спросил Кондратьев.
— И встречали и провожали хорошо, пожаловаться не могу.
— Ты только рассказывай все по порядку, — предупредил Кондратьев, жмуря глаза. — А ты похудел и почернел… Устал? Озяб? Ну, мы сейчас погреемся.
— И устал, и спать хочу, и чай буду пить, а более всего хочу с тобой поговорить.
Выпили чаю, Сергей согрелся, закурил и начал рассказывать о поездке.
— А
— Пожалуй, даже хуже.
— А! Вот как! «Даже хуже»? Значит, мы — плохо, а наши соседи — еще хуже?.. А как у них колхозы? Как урожай? Приметил какие-нибудь недостатки? Есть ли у них что перенять? Есть ли чему поучиться?
— «Царицу полей» повидал.
— Голубеву? — спросил Кондратьев. — У нас тоже есть свой «царь» — Стефан Петрович Рагулин. Урожай у него высокий, а у соседей так себе… Я думаю, надо у Рагулина семинар организовать. Пошлем к нему председателей на выучку… Ну, а еще что там у соседей?
Сергей вспомнил ночевку у чабанов и рассказал и о Ефиме Меркушеве, и о его плане механизации труда в полеводческих бригадах. Кондратьев слушал молча.
— У нас с механизацией дело пойдет быстрее, — сказал он. — Вот построим гидростанцию…
— А знаешь, о чем меня просил Кривцов? Хочет, чтобы мы подключили Марьяновский район к усть-невинской гидростанции.
— Что ж ты ему ответил? Обещал?
— Всю поездку он меня уговаривал, и можно было бы, конечно, согласиться, но тогда нужна вторая турбина. — Сергей встал, прошелся по комнате. — Николай Петрович, а что, если попросить уральцев, чтобы они, дали нам вторую турбину?
— Погоди, давай управимся с одной, — возразил Кондратьев. — Пока попробуем без соседей.
Говорили они еще долго. Кондратьев сообщил кое-какие новости, в частности о том, что по решению крайисполкома в четырех колхозах создаются племенные коневодческие фермы, что в район завозятся новые сорта кукурузы. Рассказывал и о ходе строительства усть-невинского канала, а затем стал излагать план поездки Сергея по району, показал список станиц, маршрут, расписанный по дням.
— К своим землякам ты приедешь в самый канун выборов, — сказал Кондратьев.
…В субботу 8 февраля утром Сергей приехал в Усть-Невинскую. У въезда в станицу его встретил конный разъезд из трех всадников. У среднего всадника было в руках знамя, высоко поднятое на древке, а у левого крайнего — на поводу конь под седлом.
Сергей вышел из машины. Всадники одеты в одинаковые черкески с наборами серебряных газырей, на головах кубанки из черной смушки, саженного размаху в плечах, бурки и красные, как пламя, башлыки за спиной. Это были Никита, Григорий и Иван Атаманов.
Всадники спешились, и Атаманов, отбив шаг, вытянулся и взял под козырек.
— От лица колхозников! — крикнул он. — От всех устьневинцев! Приветствуем тебя, Сергей Тимофеевич, как родного брата!
Эх, и до чего ж славный народ устьневинцы! Любят они встречать гостей! Казалось бы, чего проще: едет кандидат в депутаты — и встречай его попросту. Так нет же! За станицу скачет конный разъезд, да еще и не как-нибудь, а в казачьей форме и со знаменем! А на площади — вся станица, гремит музыка, здания в кумачовых полотнищах. К станичному совету стекается народ, всюду людно и шумно. У входа — стол под красной скатертью, а за столом стоит Тимофей Ильич, в старомодной черкеске, с рушниками и хлебом на руках…