Кавалер Золотой Звезды
Шрифт:
— Лев Ильич! Ты ли это?
— Я, я! Доброго здоровья, Сергей Тимофеевич! — Лев Ильич схватил руку Сергея и начал ее трясти с невероятным усилием. — Очень рад, для ясности, поздравить тебя со столь высоким доверием народа!
— Да еще успеешь поздравить! — сказал Сергей, еще не веря, что перед ним стоит Рубцов-Емницкий. — Садись и рассказывай! И где ты пропадал столько времени?
— Изъездил, для ясности, полсвета!
Лев Ильич тяжело опустился на диван, а Сергей смотрел на него и только улыбался… Да, теперь уже Сергей не сомневался, что на диване сидел не кто другой, а именно Рубцов-Емницкий,
Может быть, вся загадка скрывалась в том, что вместо хорошо нам известного плаща под цвет осенних листьев каштана Рубцов-Емницкий надел коричневый полушубок, который раздобыл, очевидно, во время поездки у своих новых приятелей; что на ногах у него не было знакомых нам парусиновых сапожек с тупыми носками, которые уж очень мягко и неслышно ступали по земле, а были фетровые валенки на толстой каучуковой подошве, обшитые красной кожей; что не вышитая на украинский манер сорочка украшала его грудь, а обычная гимнастерка; что на голове вместо соломенного картуза ловко сидела кепка из черной смушки с нацепленными над козырьком темно-синими очками.
Но надобно сказать, что и новая одежда была ему так же к лицу, как и все то, что он носил раньше… Нет, по всему было видно — перемена, происшедшая в Рубцове-Емницком, коренилась не во внешнем его виде, а жила где-то глубже. Поэтому и Сергей, так хорошо знавший своего председателя райпотребсоюза, удивлялся как раз не новому его одеянию и не смуглости небритого лица, а тем необычным для Рубцова-Емницкого суждениям о жизни и тем интересным рассказам о поездке, в которых чувствовалась какая-то благородная гордость: «Вот, мол, какой есть Рубцов-Емницкий! Может, и были такие, кто считал меня бездельником и плутом, а я поехал по важному заданию и показал себя, и хотя трудно мне было, а я не сдался и дело сделал, оборудование получил и отгрузил, и теперь горжусь сам собою!»
— Да что — грузы! — воскликнул Рубцов-Емницкий, продолжая рассказывать о поездке. — Грузы уже дома, и о них ты меня не спрашивай… Ты лучше спроси, что я там увидел, в каких я побывал городах. О! Замечательные те города! А какие видел заводы! Ведут меня по цехам, а я гляжу на все и, веришь, только удивляюсь! Какие механизмы! И какие там люди! Золото, а не люди! А как работают! А обхождение с приезжими! А какое тебе внимание!
— Значит, обошелся и без сливочного масла? — шутя намекнул Сергей.
Рубцов-Емницкий не обиделся.
— Куда там! Люди не мелочные. — Тут он уже не мог сидеть на диване, встал, снял полушубок и стал расхаживать по кабинету. — И очень хорошо, что тебя послушался, а то пришлось бы там краснеть… Правда, были моменты трудные, но все шло гладко, и мысль моя тогда работала во все стороны. Но знаешь, кто меня выручал в трудные минуты? Усть-Невинская!.. Ого!.. Оказывается, нашу станицу знают повсюду! Бывало так: затормозится дело, всякая мелочь лезет под ноги и мешает, я и так и эдак — ничего не помогает. Тогда я иду к тому человеку, от которого зависит решение, и говорю: «Так ведь это же груз для усть-невинской
— И там оказались у тебя друзья? — спросил Сергей.
— А как же! Без них я и жить не умею… Вот только все же беда: не сумел заполучить лишних моторов. По одному на колхоз достал, но ведь это же недостаточно? Как по-твоему, Сергей Тимофеевич?
— Да, маловато, — со вздохом сказал Сергей. — А в общем, на первое время хватит… Спасибо тебе, Лев Ильич, за старание.
— Погоди, погоди! — Рубцов-Емницкий подсел к Сергею. — Благодарность приму, но не в данный момент. А знаешь, когда? Будешь произносить речь на торжественном пуске гидростанции — вот там упомяни, для ясности, и мое имя.
— Долго ждать!
— А я подожду. Только дай слово, что упомянешь как активного строителя.
— Хорошо, упомяну, — пообещал Сергей. — Но знаешь, Лев Ильич, сколько у нас еще дел? По всему району должны вырасти столбы с проводами, все, что ты отгрузил с заводов, нужно пристроить к делу. Работа не маленькая! А тут и посевная в разгаре…
Поговорив еще немного с Рубцовым-Емницким, Сергей выехал в район и в тот же день проезжал полями колхоза «Светлый путь». На широком загоне зяблевой пахоты двигались четыре сеялки — на свежей, еще влажной земле лежали следы дисков. Сзади за сеялкой шел, помахивая чистиком, Петр Несмашный, — Сергей узнал его издали по пустому рукаву, подоткнутому за пояс.
— Петро, как оно сеется? — крикнул Сергей, когда сеялка, позвякивая цепочками, подошла к дороге.
— Сеем исправно. Моя Глаша определила меня на новую должность. «В завхозах, говорит, тебе ходить не годится, становись за сеялку».
— Ну, а ты? Согласился?
— Сперва не хотелось, — чистосердечно признался Петро, — а теперь даже охотно соглашаюсь.
— А что случилось?
— Так ты разве не читал? — Петро вынул из кармана аккуратно сложенную газету. — Постановление пленума ЦК… Тут и про сеяльщиков сказано — очень важная мысль! Так что есть прямой расчет быть сеяльщиком.
— А где мне повидать Глашу?
— Наверно, в хуторе.
Хутор виднелся из ложбины одними крышами и голыми верхушками деревьев. Въезжая в улицу, Сергей встретил линейку, на которой ехала Глаша Несмашная.
— Ну, Несмашная, читала? — сказал Сергей, показывая на газету. — Что скажешь?
Глаша взглянула на Сергея, и ее быстрые глаза с белыми, как волокно льна, бровями точно говорили: «На такой вопрос мне ответить легко… А вот если бы ты спросил меня, что я думаю о тебе и почему я так улыбаюсь, то тут я бы ничего не могла ответить…»
— Мы уже обсудили и одобрили, — сказала Глаша, закрывая губы кончиком платка. — Более всего, конечно, радуются зерновики, а особенно Лукерья Ильинишна. А меня тоже завидки берут… Сергей Тимофеевич, переведи меня в бригаду… — Глаша посмотрела на Сергея, и он понял, что она шутит: глаза ее заблестели, и она стыдливо усмехнулась и покраснела.
В тот же день Сергей позвонил Кондратьеву. По телефону они условились на этой неделе созвать совещание председателей колхозов и бригадиров. Сергей предложил пригласить на совещание Ефима Петровича Меркушева.