Каверзное дело в тихом Сторожце
Шрифт:
– Куда, куда... В общежитие ехали! Один разговорил, другой раз говорил, сколько раз можно одно и то же!
– Ехали с вокзала в общежитие, очень торопились на вечернюю поверку, так?
Габдрахманов подумал хорошенько и сказал:
– Так.
– На вечерней поверке вас не было.
– Значит, не успели.
Загаев развернул па столе план Седлецка.
– Посмотрите, Габдрахманов. Видите этот квадрат? Здесь вокзал. А вот здесь общежитие. А магазин, где вас видел сторож, вот он, совсем в стороне. Если так спешили на поверку, то и ехать бы вам прямо
Габдрахманов заерзал.
– Не помню... Пьяный был...
– На вокзале проспались, смогли машину вести. Значит, не так уж пьяны были.
– Ну, забыл! Пишите что вам надо!
– Правду надо. Что имеете добавить к сказанному вами? Прочтите протокол. Подпишите.
Осужденный подписал, отшвырнул ручку, вытер лицо кепкой.
– Можно идти?
– Задержитесь еще на минутку. Посмотрите план города.
– Палец следователя неторопливо проскользил от края листа по линии, изображающей улицу. Обратите внимание: магазин, у которого вас видели, стоит на улице, в которую входит дорога из поселка Малиниха. А в Малинихе той ночью взломан сейф, украдено двенадцать тысяч...
Нервы у Габдрахманова сдали.
– Не знаю никакой сейф! И Малиниха не знаю!
– А ведь в той краже ваш почерк, Габдрахманов.
– Какой почерк?! Я там не расписывался!
Два глаза-буравчика сверлят следователя.
– Вы отбываете наказание за кражу из кладовой фабрики. Проникли в кладовую ночью, предварительно выдавив стекло в окне. Чтобы не звенело, вы оклеили стекло лейкопластырем. Украденные отрезы увезли на похищенной машине. Так? В Малинихе, в кассе завода, стекло выдавлено тоже с применением лейкопластыря, уехали воры тоже на машине...
– Не брал я ту кассу! Не докажете! Габдрахманов, Габдрахманов, везде один Габдрахманов! Других ищите!
– Других уже нашли.
Он перестал кричать. Глянул яростно.
– Вот других и спросите, если нашли! А я ничего не знаю!
– Тогда можете идти.
Габдрахманов рванулся к выходу. И опять Загаев уже на пороге окликнул его:
– А знаете, сколько истратил за два года Чирьев?
Нет, не по силам Габдрахманову уйти, не узнав, сколько же истратил Чирьев...
– Три с половиной тысячи он пропил.
– Не знаю никакого Чирьева!
Хлопнула дверь.
Назавтра приехал Загаев в колонию также во второй половине дня. В коридоре повстречался ему лейтенант, начальник отряда, в котором отбывал наказание Габдрахманов. Лейтенант с большим уважением пожал следователю руку.
– Слушайте, а вы раньше в колонии не работали? Габдрахманова прямо не узнать, до чего прилежный стал! Трудится, дай боже! Вежливый, курит где положено. Как это вы, а? Какой индивидуальный подход нашли?
– Да никакого подхода. Сидим, вспоминаем былые дни. Пожалуйста, пришлите его сюда.
– Есть прислать! Этак до конца срока он в самом деле перевоспитается.
Габдрахманова привел завхоз отряда. Доложил:
– Не хотел к вам идти, гражданин начальник.
– Зачем так сказал!
– перебил
– У нас политзанятия...
– Политзанятия через час... Всегда ты с них смывался, а тут вдруг полюбил...
Загаев отпустил завхоза.
– Садитесь, Габдрахманов. Недолго вас задержу, успеете и на занятия. Скажите, вы знали, куда уехал Чирьев из Малинихи?
– Какой такой Чирьев?
– Зиновий Чирьев, он отбывал срок здесь, в этой колонии. Освобожден незадолго до вашей отправки на стройку.
– Мало ли тут кто отбывал, всех я помнить должен?
– Габдрахманов, вы предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний. И все-таки даете ложные показания.
– Какие ложные, гражданин следователь? Я правильно говорю.
– Вы знали Чирьева, бывали у него в поселке Малиниха. Например, одиннадцатого сентября 1970 года. Вспомнили?
– Не был...
– вяло упорствовал Габдрахманов.
Загаев постучал пальцем в лист дела:
– Вот справка из медвытрезвителя поселка Малиниха. Зарегистрировано, что одиннадцатого сентября 1970 года, в субботу, в семь часов вечера вы и Чирьев были задержаны в состоянии сильного опьянения...
– Мало ли с кем я пил.
Загаев постучал пальцем в лист "Дела":
– Эх, Габдрахманов, дело-то как обернулось: Чирьев скрылся, из Малинихи уехал на Украину, женился там, фамилию сменил. И тихонько пропивал украденные тысячи.
Слаб, неуравновешен осужденный Габдрахманов: зависть зажгла его глаза зеленым огнем, скрипнули желтые зубы.
– Саманюк, освободившись из колонии, нашел его все-таки. И убил. Понимаете, Габдрахманов, ведется следствие по делу об убийстве. И все, что с этим связано, обязательно будет раскрыто. Если вы причастны к этому, вам представляется возможность облегчить свою участь чистосердечным признанием. Вот здесь, - Загаев раскрыл на закладке томик, - в "Комментариях к Уголовному кодексу" говорится: "Статья 38. Обстоятельства, смягчающие ответственность. Пункт 9. Чистосердечное раскаяние или явка с повинной, а также активное способствование раскрытию преступления..." И далее: "Под чистосердечным раскаянием следует понимать случаи, когда виновный при производстве дознания, следствия или в суде рассказывает обо всех обстоятельствах Совершенного преступления..." Вы понимаете, о чем я говорю, Габдрахманов?
Осужденный сидел, опираясь локтями в колени, низко опустив голову. Большие руки крутили, тискали и без того измятую кепку.
– Так как же, Габдрахманов?
Тот глянул исподлобья на папку с делом.
– Ничего не знаю. Если бы и знал... выдавать корешей не стал бы.
– Да, уж друзья у вас верные, ничего не скажешь. Один сбежал с крадеными деньгами, второй его убил и тоже вряд ли заехал бы с вами делиться. И таких "корешей" вы покрываете! Ладно, идите, Габдрахманов. Завтра я уезжаю. Но утром еще зайду в колонию. Вызову в последний раз. И если захотите принять решение, единственно, правильное, если захотите облегчить дальнейшую свою участь... Идите, Габдрахманов.