Каверзное дело в тихом Сторожце
Шрифт:
Хилькевич скоро вернулся вместе с Дарьей.
– Здравствуйте, Дарья Ивановна, - поднялся навстречу Ушинский.
– С домовой книгой все в порядке?
– Выписала Зиновия, - вздохнула женщина.
– Жалко. Непутевый, а все муж был...
– Вам как-нибудь рассеяться надо, Дарья Ивановна, от горьких мыслей отвлечься. Праздник-то отмечать собираетесь?
– Який мне праздник, товарищ следователь, не до того. Скоро месяц, як нема Зини... А там и сороковой день, помянуть треба по обычаю.
– Дарья Ивановна, праздник есть
– И многозначительно добавил: - Поехали бы вы к брату в совхоз, а? Этим нам очень поможете.
– Вам? Яка уж моя допомога? Не знаю... А и дома-то все мне боязно чегось... Мабудь, и вправду поехать?
– Конечно, Дарья Ивановна! Вот приедет к вам в пятницу брат - соберитесь, да и в совхоз. И, пожалуйста, пошумнее, с хлопотами, чтоб все видели: вы уезжаете к брату на четыре дня. Всем знакомым рассказывайте: еду, мол. Разумеется, о том, что это мы вам посоветовали, - ни слова. За домом присмотрим.
– Да оно, чего ж и не поехать...
– Желаем вам хорошо праздники провести!
Вдова ушла. Ушинский сказал:
– Не отправить ли нам и Гроховенко в Харьков на праздники?
– При чем тут Гроховенко?
– Многие в городе считают, что он повинен в убийстве. Сделаем вид, что и мы его подозреваем, арестовали и услали в областную тюрьму. Пусть поживет три дня в Харькове, в гостинице. Или не согласится на это?
– Как бы нам не пересолить, как бы не переиграть, Преступник, судя по всему, матерый и неглупый.
– Это какой преступник?
– хитро прищурился Ушинский.
– Твой "третий лишний", который ходит в Сторожце невидимкой... А Гроховенко согласится. Он ведь бросил пить. Говорит, когда в честной компании за твоим столом собутыльника убивают, то, видно, с пьянкой кончать надо. Жена радехонька - остепенился мужик.
– И то добро. Только цена дорогая... Так что ж, Павел Игнатьевич, попробуем провести операцию?
– Устроить засаду у Машихиной? Попробуем. Если этот "третий" не миф и не призрак, то, может быть...
6
28 апреля, в пятницу вечером, Хилькевич собрался на рыбалку.
– И чего тебя несет на ночь глядя, - ворчала жена.
– К утреннему клеву в самый раз.
– На что тебе клев? Все равно без рыбы воротишься. Лучше бы дома отдохнул.
– Отдых должен быть активным. Где сапоги?
Он уже вышел за ворота, когда жена окликнула:
– Эй, рыбак! Удочки-то не берешь?
Вот черт: удочки забыл! Бормоча, что теперь не повезет, вернулся и взял удочки...
Лет пять назад ходил следователь Хилькевич с опергруппой на задержание двоих заезжих воров, удравших из большого города в тихий Сторожец, чтоб затаиться, время переждать. Воры пьянствовали в одном из окраинных домиков, ареста никак не ожидали. Все же взять их врасплох не удалось... И пришлось Хилькевичу отлежать неделю в больнице с колотой раной в плече. С тех пор Павел Игнатьевич Хилькевич, юрист,
Удочки и рюкзак оставил в сарае у сержанта-оперативника. Посидел у него, чайку попили. Когда стемнело, огородами и садами пробрался к дому Машихиной, тихо постучал в стенку сарайчика-клуни:
– Трифоныч, ты здесь?
– Заходи, - глухо ответил Ушинский. В клуне тьма кромешная. Нащупал плечо Ушинского, прилег рядом на рогожу.
– Ночка для воров подходящая, - ишь, тишина какая... На стройке, должно быть, не работают сегодня, празднуют уже.
– С их начальством договорились, чтобы ночную смену отменили. Так что условия идеальные... если "третий" существует на самом деле.
В щель между досками просматривался небольшой машихинский двор. Молодой месяц светил скудно. Пустой дом глядел в ночь темными окнами. Где-то на другом конце Старомайданной горланили песню, где-то играла радиола. Порой улицу и дом заливали зыбкие пучки света - по дороге проходила машина, и снова еще гуще смыкалась тьма. Лежали на рогожке, смотрели в щель.
– Курить охота, - сказал Ушинский.
– А ты бросай. Бери пример со старших, с меня хотя бы.
– Ладно, брошу. Когда-нибудь. А сейчас курить охота.
– Давай ватником тебя прикрою, закуришь.
– Потерплю уж.
– Ну, терпи. От Загаева нет ничего?
– Звонил. Ему хорошо: праздник дома проведет.
– Завидуешь?
– Да нет... Ну, немножко. Константин Васильевич говорил, что в Малинихе до отъезда Машихина, в семидесятом году, крупная кража была, нераскрытая "висит".
– Ты ему про засаду намекнул?
– Нет.
– Может, зря мы это затеяли?
– Может, и зря.
– Где остальных расположил?
– Видишь ту яблоню? Нет, сюда смотри. Там они, чтобы обзор и с другой стороны был.
Налетел ветерок, бурьян по краям двора зашевелился, зашептали яблони. На дальнем конце улицы затихла, смолкла песня. Тощий месяц повисел над крышей и пропал. Стало еще темнее.
– Да-а. Ночка для влюбленных и воров...
Вдали заскулила с подвывом собака. Окна глядели слепо. Иногда чудилось, что в них мелькает что-то... Ничто там не мелькало, просто звезды отражались. Хилькевич подумал, что Дарье одной в доме и в самом деле не до антирелигиозных рассуждений было... Ишь собака-то нагоняет тоску...
Ушинский толкнул его локтем. Что? Хилькевич обежал взглядом двор, дом, плетень. Из-за плетня белеет!.. Преступник - в белой фуражке? Странно. Шевельнулось вдоль плетня... И - "ммме-е-е"... Тьфу! Пораспустили коз! Ушинский тоже чертыхается шепотом.
Времени около двух, наверное... Вполне возможно, что и напрасно придумали засаду, впустую все. Поскучают вот так ночь, другую, третью, а версия-то ошибочная. Спать хочется. Хоть бы еще коза пришла, все разнообразие...
О-о, вот он!