Кавказ под управлением князя М. С. Воронцова (1844–1854 гг.)
Шрифт:
Не получившему продовольствия и подкрепления отряду во главе с графом М. С. Воронцовым ничего не оставалось, как начать приготовление к переходу в Герзель – аул. Возвращение отряда через дремучие Ичкерийские леса сопровождалось необычайными трудностями, связанными с беспрестанными атаками шамилевских бойцов, отсутствием провианта у русских, отягощенных большим обозом с ранеными. Непримиримые горцы всячески осложняли жизнь отряду Воронцова: «Шамиль портил воду в родниках, отступая, завалив родник трупами лошадей» [238] .
238
Бенкендорф К. К. Воспоминания. 1845 // Осада Кавказа.С. 357.
Войска вынуждены были пройти 5 верст самого трудного леса и с таким географическим местоположением, что «цепи ни справа, ни слева иметь было невозможно почти на
Русским пришлось штурмовать 23 завала, устроенными горцами на единственной дороге. Завалы были взяты один за другим, но боковые выстрелы горцев на многих пунктах следования сильно вредили войскам. Личным мужеством и разделяя труды и лишения войск, М. С. Воронцов сумел сохранить в них порядок и бодрость духа. Адъютантам приходилось, чуть ли не силой, выводить командующего из-под огня неприятеля. Только М. С. Воронцов смог справиться с задачей командования в столь критические минуты. Он проявил удивительную выдержку, что много способствовало спасению отряда [240] .
239
Письма князя М. С. Воронцова к А. П. Ермолову. С. 167.
240
Жиль Ф. А. Письма о Кавказе и Крыме. Нальчик: ГП КБР РПК, 2009. С. 206.
Русские совершили 8-дневный переход из Дарго к Герзель-аулу в беспрестанных столкновениях с горцами. Арьергардом, составленным из солдат Кабардинского полка, командовал генерал И. М. Лабынцев, и его твердость и хладнокровие определили относительно малый урон этой части русского отряда. По мнению англичанина Дж. Баддели: «Лучшие армии мира вряд ли могли пройти через все эти испытания и сохранить мужество» [241] .
Генерал Р. К. Фрейтаг, предвидя возможность такого исхода Даргинской экспедиции, разместил войска между крепостью Грозной и Герзель-аулом. Он выступил без промедления навстречу отряду М. С. Воронцова, как только посланцы графа принесли ему просьбу о помощи, прорвал окружение шамилевских войск, и, встретившись, оба русских отряда вышли на безопасную территорию. Заслуга в этом случае генерала Р. К. Фрейтага была велика. Запоздай он хотя бы на сутки, может быть, последовало совершенное истребление отряда, изнуренного голодом и отягощенного большим количеством раненых [242] . Шамиль, померявшись силами с генералом Р. К. Фрейтагом, отошел, злясь на своих наибов за то, что они позволили русским уйти.
241
Баддели Д. Указ. соч. С. 291.
242
Ольшевский М. Я. Кавказ с 1841 по 1866 год. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2003.
Оценивая исход экспедиции, М. С. Воронцов писал А. П. Ермолову: «Конечно, результатов больших нет и без какого-либо особого случая быть не могло, но мы повиновались воле Государя и общему мнению в России, и не показаться сего года в горах было бы стыдно» [243] .
А. П. Ермолов в ответ передавал М. С. Воронцову мнения бывших кавказских генералов, живших после отставки в Москве, на Даргинский поход. В Москве считали, что лучше было не ходить в горы, нежели главнокомандующему поставить себя в положение быть преследуемому и окруженному. Неудачное предприятие должно непременно возвысить славу Шамиля и даст ему большую власть.
243
Письма князя М. С. Воронцова к А. П. Ермолову. С. 171.
Если требовалось неотлагательное разрушение деревушки Дарго, лучше было поручить то кому-нибудь из генералов, чтобы оставался бы страх перед приходом самого главного начальника, который поправит, «буде бы что не хорошо было сделано» [244] .
Многие считали, что М. С. Воронцов проявил недопустимое безрассудство, если пять адъютантов вокруг него были подвержены опасности, а ему самому пришлось вынимать саблю в собственную защиту [245] .
244
Письма князя М. С. Воронцова к А. П. Ермолову. С. 173.
245
Там же. С. 174.
Сам А. П. Ермолов оценивал результаты Даргинской экспедиции, хотя и сдержанно, но в пользу М. С. Воронцова. Он писал своему другу:
М. С. Воронцов в ответ на критику о недопустимой для главнокомандующего неосторожности писал А. П. Ермолову: «Я не искал лично лишений опасности; это бы было не свойственно ни летам моим, ни месту мною занимаемому, хотя я не мог не чувствовать, что офицеру и солдату приятно и ободрительно, когда главный начальник не слишком далеко от них находится. Братское, так сказать, отношение во время огня между начальником и войском, особливо таким, как полки Кавказские, не может не иметь хорошего действия. В Ичкерийском лесу, и именно оттого более, что неприятель был не сзади, а впереди и по бокам, это само от себя сделалось, и я могу это приписать своему счастью» [247] .
246
Там же.
247
Там же. С. 180.
Обвинения М. С. Воронцову со стороны его явных или тайных недоброжелателей не подтверждаются уже тем, что его популярность в войсках на Кавказе никогда не умалялась до конца его службы в крае. Никто не мог умалить его личной храбрости. Очевидцы похода сообщали, например, что «когда неприятель несколько раз окружал русских, и все командование вместе с Воронцовым и едва не попало в плен, потеряв много людей, пробыв целый день под градом пуль, русские возвращались в главную квартиру. По дороге ежеминутно свистали пули рассыпавшегося в кустарнике неприятеля. Все, насторожившись, переглядывались и осматривались, один только Воронцов спокойно ехал на своей измученной лошади. А ему в то время минуло за 70 лет, в тот день он, как и все, ничего не ел, не слезал с лошади и все время находился в самом опасном месте» [248] .
248
Соллогуб В. А. Повести. Воспоминания. Л.: Художественная литература, 1988. С. 508.
Даргинская экспедиция вышла за рамки обычных событий, а слухи о ней всколыхнули российскую общественность. Всплеск общественного внимания был вызван огромными потерями в войсках: из 12-тысячного отряда около трети было убито и ранено.
Несмотря на то что Даргинская экспедиция не достигла всех предписываемых ей целей и стоила больших потерь, император Николай I был благодарен М. С. Воронцову за то, что тот старался его план реализовать, а затем, после неудачи, не запятнал его имени, приняв всю ответственность на себя. Отсюда высокая оценка действий М. С. Воронцова – княжеский титул за Даргинскую экспедицию.
В то же время официальный Петербург должен был выйти из положения, не роняя престижа. В результате российское общество получило официальное объяснение: несмотря на тяжелые условия и опасности, перенесенные войсками, наконец дано понять горцам, что русские войска способны проникнуть на территорию, считавшуюся до сих пор недоступной [249] .
Эти выводы, по мнению официального Петербурга, должны были положить конец нежелательным толкам и пересудам, однако они не удовлетворили общество, и интерес к Даргинской экспедиции сохранялся на протяжении еще многих последующих лет.
249
Лисицына Г. Г. Даргинская экспедиция 1845 года в мемуарах современников. С. 24–25.
Почему так много шума было поднято вокруг Даргинской экспедиции в российском обществе и, прежде всего, в Москве и Петербурге? Почему столь острой была реакция на неудачу? Разве не было неудач прежде? Разве неудачи прежних лет, например, 1842–1843 гг., были менее чувствительными, а потери в людях или материальной части лишь немногим уступали тем, что были в 1845 г.?
Дело, как кажется, заключалось в том, что к 1845 г. совпало несколько составляющих одновременно:
– во-первых, поход в горы был связан с назначением на Кавказ известного своими успехами на прежних поприщах графа М. С. Воронцова, призванного кардинально улучшить положение дел на Кавказе. К 1844 г. многие чувствовали, что «наше дело было проиграно, и мы стыдились своего бессилия. Все желали, надеялись и с нетерпением ожидали события, которое изменило бы это печальное настроение умов» [250] .
250
Воспоминания графа К. К. Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845 года // Указ. соч. С. 228.