Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях

Потто Василий Александрович

Почти одновременно с усилением турок в Анапе русские войска на Кубани были ослаблены, так как три полка, Тенгинский, Навагинский и Кабардинский, охранявшие линию, были отозваны в Персию. На место их прибыли из России резервные батальоны двенадцатой пехотной дивизии, под начальством генерал-майора Антропова, и хотя численный состав войск остался тот же, что был прежде, но старые, закаленные в боях полки заменились – неопытными и необстрелянными. С ними-то и пришлось Эмануэлю встретить на Кубани, стоявшую уже у порога, турецкую войну.

XXIII. ПЕРВЫЕ ШАГИ ЭМАНУЭЛЯ НА КАВКАЗЕ

В то время как отношения между Россией и Турцией заметно обострялись и дипломатические переговоры клонились к окончательному разрыву, на линии и даже далеко за ее пределами тревоги стали повторяться чаще. В марте 1828 года, еще до объявления войны, на большом почтовом тракте, верстах в восьми от станции Павловская, сделано было нападение даже

на почту. Почтальон с эстафетой, ямщик и тройка почтовых лошадей были уведены в горы, почта разграблена. Из четырех конвойных казаков двое прибыли на место происшествия уже после развязки, а из двух остальных один был убит, другой ускакал на ближайший пост дать знать о случившемся. Следствие выяснило, что партия состояла из восьми человек, преимущественно беглых кабардинцев, но что между ними находились и кабардинцы наших мирных аулов. Последнее обстоятельство, по крайней мере в глазах современников, являлось прямым последствием тех послаблений, которые допущены были генералом Эмануэлем. При Ермолове кабардинцы, ввиду известной наклонности их давать у себя приют закубанским хищникам, могли жить только на плоскости, под строгим надзором наших войск. Но как только Эмануэль отменил это право и кабардинцы стали селиться в горах, измена и набеги за Кубань кабардинских князей стали явлениями почти обыденными.

В числе мирных кабардинцев, участвовавших в последнем нападении, был молодой князь Магомет Атажукин, сын известного Темир-Булата, оказавшего в начале нынешнего столетия большие услуги русскому правительству. По смерти отца молодой Атажукин бежал за Кубань вместе с отошедшими от нас кабардинцами, но скоро, раскаявшись, вернулся на родину, был прощен и даже назначен членом народного кабардинского суда. Беспокойный и тщеславный характер юноши не мог мириться, однако, с такой прозаической деятельностью, – и в результате явились сношения с закубанскими князьями, а затем и участие в разграблении почты. Атажукина арестовали. Некоторое время он даже содержался в тюрьме, но потом, когда ему возвратили свободу за круговой порукой всех кабардинских князей, он снова бежал за Кубань и, предводительствуя уже большими партиями горцев, сделался грозой линии. В тридцатых и сороковых годах печальная, но громкая известность Атажукина достигла своего апогея. Его история и романтическая смерть – впереди.

Вторая тревога случилась уже по тракту на Ставрополь, между Кумой и небольшой речкой Карамык, невдалеке от деревни Сабли – и тоже до объявления войны. Местность около этой деревни вся изрезана предательскими балками, а между тем для ограждения жителей здесь содержалось только несколько слабых казачьих постов, которые по своей разбросанности и малочисленности никого оградить не могли. Главное зло – воспрещение иметь огнестрельное оружие, все еще ревниво охраняемое местной администрацией, продолжало тяготеть над крестьянином и лишало его самообороны. Ружье и пистолет, без которых даже казачий ребенок не выходил из дому, в крестьянской деревне, стоявшей рядом с казачьей станицей, считались контрабандой. От этого на всем протяжении от Екатеринограда до Георгиевска и далее, почти до самого Ставрополя, редко где можно было увидеть засеянное поле. Официальные отчеты того времени объясняют это малолюдством страны, а причину малолюдства среди природы, сторицей вознаграждавшей труд земледельца, не объясняют ничем. Впрочем, все понимали, что на этом пути, служившем ареной черкесских набегов, плуг и коса могли существовать только рядом с мечом. Без меча не могло быть ни косы, ни плуга. И как бы в доказательство этого случилось именно то происшествие на речке Карамык, о котором упомянуто выше.

В чудное апрельское утро 1828 года крестьяне деревни Сабли шли на полевую работу, как вдруг среди белого дня точно из земли выросли перед ними десятка два вооруженных всадников. То были черкесы. Перепуганные крестьяне остановились как вкопанные. Во всей толпе их было только одно контрабандное ружье, и только владелец этой драгоценности один из всех и не потерял присутствия духа. Он выстрелил и положил на месте одного черкеса. Смелый крестьянин был тут же изрублен, ружье его досталось неприятелю, но благодаря минутному замешательству, произведенному выстрелом, опомнившиеся крестьяне успели разбежаться, и горцы захватили только шесть мальчиков. Откуда взялась эта партия – следствие не выяснило; но молва приписывала и это нападение мирным кабардинцам.

Это было, впрочем, последнее нападение перед другими, более важными и быстро надвигавшимися событиями: 26 апреля Турция объявила войну России.

Весть о разрыве, быстро облетевшая оба побережья Черного моря, произвела на закубанские народы сильное впечатление. Мысль о защите верховных прав и интересов султана менее всего, однако, занимала горцев: им представлялось только, что русские войска, отвлеченные внешней войной, будут слабее охранять границу и что добыча будет доставаться им с меньшими потерями, нежели прежде. Положение Кубанской линии при таких обстоятельствах не могло не озабочивать

генерала Эмануэля. Он начал принимать деятельные меры предосторожности. Крестьянам разрешили наконец приобретать оружие, свинец и порох. Селения, лежавшие вблизи наших границ, укреплялись. Один путешественник, проезжавший через Солдатское перед самой турецкой войной, видел у ворот ее даже две, бог весть откуда взятые старые пушки, из которых нельзя было стрелять, но при которых всегда находился мужицкий караул, вооруженный дубинами. Казаки по станицам и войска по своим квартирам день и ночь были на страже. Осторожность сделалась лозунгом всего края.

Не довольствуясь этими мерами, Эмануэль обратился к жителям мирных аулов с прокламацией, в которой убеждал их не тревожиться надвигающимися событиями, оставаться на своих местах и пребывать верными русскому правительству. Прокламации, казалось, подействовали. Первое время мирные аулы действительно не трогались с мест; они даже прислали к генералу Эмануэлю депутации с заявлением своих верноподданнических чувств, просили не покидать их в годину бедствий и защищать от посягательств турок. Прокламации Эмануэля проникли даже в непокорные нам общества, и там, так же как и в покорных, произвели, по-видимому, благоприятное впечатление. Казалось, что все черкесские племена, кроме абадзехов и беглых кабардинцев, убедились, что за протекторатом России не скрывается никаких корыстных видов в ущерб их свободе, и стали относиться с большим доверием к ней, нежели к туркам. Эмануэлю оставалось только успокоиться. Малознакомый с характером горских народов, он был обманут наружной тишиной, царившей в горах, и пришел к заключению, что за Кубанью в пользу турок нельзя ожидать никаких серьезных движений. В таком духе он и отправил свои донесения главнокомандующему. Не так взглянул, однако, на дело опытный и дальновидный Паскевич. Несмотря на успокоительные донесения, он поспешил усилить Эмануэля Навагинским пехотным полком и предоставить ему право задержать на линии возвращавшуюся из Персидского похода вторую уланскую дивизию.

Нельзя не сказать, что события, предшествовавшие объявлению войны, странно противоречили этому успокоительному тону донесения Эмануэля. В последних числах марта, когда еще разрыв между Россией и Турцией не был совершившимся фактом, командующий войсками получил сведения от ногайских князей, в верности которых не было причины сомневаться, что темиргоевцы, под начальством своего отважного предводителя Джембулата, замышляют нападение на мирные аулы, с тем чтобы переселить их в горы. Замысел этот они предполагали привести в исполнение 6 апреля, по окончании Рамазана, приходившегося в этом году на первые весенние месяцы. Действительно, после праздников, которым предшествовал великий мусульманский пост, на Уруп съехались на совещание все закубанские князья, с Джембулатом во главе, прибывшим с партией в восемьсот человек. Неизвестно было только, имеют ли они намерение действительно броситься на мирные аулы, как сообщали ногайские князья, или же пойдут на помощь Анапе, угрожаемой русскими войсками. Начальник правого фланга генерал Антропов во время извещений о съезде закубанских князей решился внезапным нападением захватить их врасплох и тем предупредить враждебные замыслы их против России.

В ночь на 1 мая из Невинномысской станицы и Прочного окопа скрытно выступили два летучих отряда. Оба они в условленный час должны были сойтись на Урупе. Сам Антропов выехал с прочноокопскими казаками и руководил общим ходом экспедиции. Как ни было осторожно движение наших отрядов, оно не могло укрыться от бдительных глаз покорных нам прикубанских жителей. Из всех мирных аулов зорко следили за сотнями наших линейных казаков, проносившихся мимо них легкими ночными тенями. К тому же отчетливо отдавались в ночной тишине и грохот мчавшейся по камням и кочкам артиллерии, и конский топот. Была глухая полночь. В попутных аулах огни везде были потушены; казалось, что жители покоились глубоким сном и мало заботились о том, какая судьба постигнет их немирных одноплеменников. Но это только казалось. Едва отряд проносился мимо, как горцы садились на приготовленных уже лошадей и во весь дух, опережая войска окольными тропами, мчались на Уруп предупредить заговорщиков.

Ночные движения, тем более двумя отрядами, вообще удаются редко – один вечно опоздает, потому что трудно рассчитать с математической точностью время, в которое они должны сойтись на условленном месте, и еще труднее предвидеть случайности ночных движений. Но на этот раз, по-видимому, все благоприятствовало успеху. Едва Антропов прискакал к Урупу, как с другой стороны его появились невинномысские сотни, которые вел подполковник Кареев. Оба отряда разом вскочили в аул, в котором происходило совещание, но в нем никого не застали. Удар пришелся по воздуху. Князья, вовремя предупрежденные, имели возможность разъехаться прежде, нежели услышали шум скакавших отрядов. Никаких признаков поспешного или беспорядочного бегства замечено не было. Только вдали, у самой опушки леса, маячил одинокий черкесский пикет. Отряд, не достигнув цели, повернул назад и возвратился на линию.