Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях

Потто Василий Александрович

Это неожиданное препятствие дало экспедиции совершенно другой оборот. Так как напасть на Джембулата в его горных трущобах соединенными отрядами не представлялось никакой возможности, то Эмануэль решил ограничиться одной демонстрацией, чтобы отвлечь внимание горцев от нашей линии и заставить их думать о защите своих аулов.

С этой целью колонна его 24 мая выступила к верховьям Белой; но не прошла она и нескольких верст, как снова наткнулась на неприятеля. Горцы, засев в лесу, встретили авангард ружейным огнем и открыли по нему канонаду из фальконета. Колонна находилась еще шагах в шестистах от леса, а люди падали уже, поражаемые фальконетными пулями. Эмануэль вызвал вперед казачье орудие, и по третьему выстрелу и фальконет, и стоявший с ним рядом зарядный ящик были взорваны. Лес огласился криком нескольких сот голосов, весьма похожим на тот страшный гик, который предшествует атаке холодным оружием. К цепи тотчас же придвинуты были резервы, чтобы дать отпор неприятелю. Но неприятель и не думал бросаться в шашки; в его скопище происходило нечто необыкновенное: горцы толпами выскакивали

из леса, суетились, бегали и, как было заметно, уносили убитых и раненых. Надо было полагать, что взрыв зарядного ящика нанес им большие потери. Пользуясь минутой замешательства, навагинская рота бросилась вперед и заняла опушку. Неприятель покинул лес, и густые толпы его до самого вечера тянулись по направлению к Белой. Эмануэль счел задачу оконченной, и этим небольшим походом ограничилась вся его демонстрация.

На следующий день отряд пошел обратно к Кубани. Двигаясь назад между Лабой и Белой, войска прошли мимо аулов, заселенных исключительно армянами, которых не тронули, потому что и они со своей стороны ко всему происходившему вокруг них относились совершенно безучастно. По религии и по стремлению обогатиться посредством торговых оборотов эти армяне ничем не отличались от армян наших закавказских провинций, но одевались они по-черкесски, ездили на отборных лошадях и имели оружие, которому позавидовали бы многие горские витязи. Даже в домашнем быту они переняли многие черкесские обычаи, но все это не сделало их ни храбрее, ни воинственнее. Они, как и евреи, думали только о барышах и наживе и селились по всем самым отдаленным местностям Кавказа, лишь бы мимо этих местностей пролегали бойкие торговые дороги. Так же как евреи, они пользовались в горах всеобщим презрением и если в своих коммерческих предприятиях заходили так далеко, что подвергались насилию и грабежам, то никогда не рисковали жизнью. Черкес считал оружие, которым хотя бы случайно был убит армянин, оскверненным и потому никогда не обнажал его ни против еврея, ни против армянина. Войска, незнакомые с этими особенностями, были весьма удивлены, встретив армянские поселения там, где до сих пор почти каждый шаг доставался им с боя.

Как только отряд миновал армянские деревни, впереди тотчас завязалась перестрелка: Эмануэлю в четвертый раз пришлось прокладывать себе дорогу оружием. На этот раз черкесы искусно пользовались придорожными курганами и из-за них, с подсошек, встречали и провожали войска меткими выстрелами. Но вот отряд миновал курганы. За ними началась ровная, открытая степь, столь заманчивая своим простором для казака и черкеса. И те и другие, не выдержав, пустились джигитовать, точно вызывая друг друга на одиночные состязания. В числе других принял вызов и какой-то уздень, весь с головы до ног закованный в панцирь. Это был, как оказалось впоследствии, один их приближенных людей Тау-Султана. Но он не успел еще оправиться в седле, как наскочивший казак выстрелом в упор положил его на месте. Уздень пошатнулся в седле. Мертвая рука его затянула поводья, и испуганный конь, взвившийся на дыбы, сбросил труп, тяжело звякнувший о землю своей кольчугой. Казаки тотчас окружили убитого, чтобы овладеть его дорогими доспехами. Потеря оружия – позор для черкеса. Десятка три горцев в свою очередь бросились к телу, и над распростертым трупом завязалась отчаянная схватка. К горцам подоспела еще помощь; казаков также поддерживали ближайшие звенья цепи. Почти весь конвой Эмануэля, ординарцы и вестовые, устремился туда же. Несколько раз тело переходило из рук в руки и в конце концов осталось за казаками. Еще раз попытались горцы выручить его и уже всей массой ринулись в шашки, но картечь смешала их и рассеяла.

Даже последнюю часть пути до Кубани отряду не суждено было пройти беспрепятственно. Черкесы следили за ним, не отставали от него и весь следующий день провожали хотя незначительной, но продолжительной перестрелкой, которая смолкла только тогда, когда к арьергарду подъехали два узденя, держа высоко над головой бумагу. Их приняли как парламентеров. Они объявили Эмануэлю, что присланы от темиргоевских князей, которые просят позволения явиться к нему для личных объяснений. Эмануэль сказал, что будет ожидать их на этом самом месте. И действительно, отряд простоял целый день; но князья не приехали, так и оставив загадкой, для чего именно потребовалось им задержать отряд на целые сутки. 29-го числа войска вернулись, наконец, на Кубань и были распущены.

С такими же ничтожными результатами, но без всякой потери вернулся на Кубань и генерал Антропов. Он два дня простоял на Лабе, на том самом месте, где его оставил Эмануэль, и два дня употребил на переговоры с бесленеевскими князьями в надежде образумить их и заставить отказаться от враждебных действий против русских. Дети бесленеевских князей действительно были у нас аманатами, но даже и это не привело переговоры к желаемой цели. Два узденя, прибывшие в лагерь Антропова, объявили, что бесленеевцы, по всей вероятности, будут действовать против русских заодно с абадзехами, но что князья, во всяком случае, прибудут сами для личных переговоров с генералом. Еще два дня простоял Антропов в ожидании их приезда; но так же как темиргоевские князья к Эмануэлю, не приехали и бесленеевские князья к Антропову. Дальше ждать было нельзя – в отряде не было уже продовольствия, и Антропов вернулся на Кубань.

Так окончились экспедиции обоих отрядов. Неудачи их отозвались вредно для нас во взглядах обеих воюющих сторон: горцы стали смелее, в войсках поколебалось доверие к своим предводителям. «Эх, не то бывало при Алексее Петровиче», – громко рассуждали между собой казаки и солдаты, вспоминая походы Вельяминова, Власова, Кацырева

и Бековича. Мог ли и сам Эмануэль спокойно взирать на будущее, когда тотчас по возвращении из экспедиции он получил сведение, что та самая туча, которую он собирался рассеять, по его же следам быстро направляется к нашей окраине. Он сознавал, что потерял много времени, еще более – людей и пошатнул свою славную, боевую репутацию.

XXIV. СЕЛО НЕЗЛОБНОЕ

Прежде, нежели Эмануэль возвратился из своей бесплодной погони за отложившимися от нас темиргоевцами, в Ставрополе пронеслась молва, что по следам его идет на линию Джембулат с сильной партией. Эмануэль ничего не подозревал и получил об этом известие только по прибытии в Ставрополь. Какая цель была у Джембулата – этого никто не знал, кроме нескольких закубанских князей, бывших на совещании с ним у верховий Урупа.

После войны, после набегов и хищнических нападений на больших дорогах совещания эти составляли самое любимое развлечение праздных горцев, в особенности знатнейших из них, у которых для обработки полей были рабы, а для ухода за лошадьми – нукеры. На совещания горцы съезжались с самых отдаленных пределов своей земли, проводили в них дни, недели, случалось, даже целые месяцы. Каждое общество выставляло своих представителей, обязанных отстаивать его интересы. Происхождение, удальство, родственные связи, даже ученость уступали здесь место талантливости оратора. Талант и красноречие – это были два качества, которые, помимо славы наездника, давали средства возвыситься над толпой и управлять ее судьбами. Быть «языком народа», как быть руководителем и вожаком набега, – две ступени, выше которых не поднимались любимые вожделения горца. Самое место для подобных совещаний избиралось или возле какого-нибудь кургана, или на поляне, освященной обычаем. Старшины, голоса которых уважались так же, как голос эфенди и отважных наездников, обсуждали вопрос и потом передавали решение народу. Если народ соглашался с постановлением, то один из эфенди составлял дефтер (акт), на котором присутствующие прикладывали печати или пальцы, омоченные в чернилах. Исключением служили только военные предприятия, которые сообщались народу без излишних подробностей, во избежание измены; и здесь народ имел решающий голос в выборе предводителя, если тот, кому звание это принадлежало по рождению, был слишком молод или неопытен.

На последнем совещании, происходившем под председательством Джембулата, решено было сровнять с землей все ногайские аулы, сидевшие по Кубани, а жителей выселить в горы, и таким образом обнажить всю Кубанскую линию, оставив ее при одних станицах и казачьих постах. О выборе предводителя в этом случае не могло быть и речи: смелый и обширный план должен был привести в исполнение сам Джембулат как вождь первенствующего племени и как человек, заявивший себя отвагой, находчивостью и распорядительностью. Джембулат действительно был достойным потомком своего прапрадеда Инала. С неустрашимостью он соединял необыкновенный дар красноречия, проницательный ум, железную волю, скрытность и замкнутость азиата. Суровый в общении, даже мстительный, он мог быть при случае и великодушен. Про него ходили целые легенды, и народные барды славили его подвиги в своих песнях.

Совещание его с князьями, происходившее в верховьях Урупа, окончилось почти одновременно с неудавшейся экспедицией Эмануэля и Антропова. Джембулат, собрав конный отряд в две тысячи всадников, все время двигался почти на хвосте у Эмануэля, стараясь отвлечь его внимание от того, что происходило в тылу. Ни одним словом не обмолвились о Джембулате и мирные аулы, мимо которых проходил Эмануэль и которые знали все, что происходило в горах. Первые известия о приближении горцев к нашим владениям получены были в Прочном окопе 4 июня. Антропов тотчас собрал отряд и быстрым движением за Кубань успел заслонить ногайские аулы между Урупом и Зеленчуком. Внезапное появление войск несколько озадачило неприятеля. Но партия не разошлась по домам: она только переменила направление и двинулась к верховьям Кубани, возбуждая общее недоумение относительно дальнейших своих целей. Утром 6 июня горцы перешли Зеленчук и явились на высотах левого берега Кубани против Баталпашинской станицы. Это была штаб-квартира Хоперского линейного казачьего полка, которого в это время не было дома, – он находился в отряде Антропова, и станица охранялась только четырьмя сотнями донских казаков, под командой подполковника Радионова.

Открытое появление неприятеля на берегу Кубани подняло тревогу на линии. С высот, на которых стоял Джембулат, хорошо было видно, как собирался малочисленный отряд Радионова. Джембулат долго наблюдал за ним, так же как и казаки со своей стороны не спускали глаз с Джембулата. Можно было подумать, что обе стороны соображают, как должна была произойти между ними встреча. Эта немая сцена продолжалась около часа. Наконец к Радионову подошла пехота с четырьмя орудиями. Тогда Джембулат опять потянулся вверх по Кубани, а по одному с ним направлению, но противоположным берегом, пошел и Радионов со своим небольшим отрядом. Некоторое время противники могли видеть друг друга, но встретившаяся на пути высокая гора Учкул заслонила от нас партию. Не желая терять ее из виду, Радионов послал вперед донского есаула Попова со сборной сотней донских и хоперских казаков. Есаул Попов принадлежал к той категории полумифических героев, которую в наше время можно считать почти вымершей, представители ее и тогда были уже довольно редки. Попов не думал о смерти, когда шел на неприятеля, а думал только о том, чтобы достигнуть цели, для которой был послан. В душе его жила уверенность, что, пока он жив, цель будет достигнута, – и эта уверенность делала его грозным противником, каким всегда бывает человек, для которого нет выбора между победой и смертью.