Кавказские новеллы
Шрифт:
Его столица разбита, она стала картой в игре нечистоплотных политиков и разрушителей. Дом его беден, да и никогда Джоджр не был замечен в стремлении к наживе.
Но под грохот взрывов и свист снайперских пуль Бог опять опустил в его руки нечто пушистое и беззащитное. Я искренна: пусть эта крошка победит все невзгоды, вырастет красавицей, но пусть не сводит с ума никакой институтский факультет, а лучистым светом своих глаз осветит чьё-то одинокое сердце и построит с ним счастье!
С Джоджром же
Дома нас ожидал хорошо накрытый стол. Олег принёс из подвала молодое вино, которое изготовил сам. Я решила, что у нас есть классический повод для застолья, и предлагала своим ближним тост за тостом, и все они были мудры и поучительны.
Олег, видя это, поставил на ночь стакан воды и предупредил, что у меня будет сильная жажда.
Всю ночь я просыпалась от дикой жажды, но когда тянулась к стакану, за ним прятался Джоджр в своем пуховом тюрбане, и я никак не решалась дотянуться до воды.
Утром я задумалась, какая же неприятность случилась со мной в этот раз?
Когда Джоджр прошёл мимо меня на Александровском проспекте и я спросила, почему он по-прежнему свободен и неприкаян, то спросила я его о жизни, а ответил мне он, вероятно, о том вечере, и это должно было ввести любого человека в заблуждение.
Да и меня тоже, если бы я не была по горло сыта его историями и не решила уничтожить его, наконец, в его же логове, что я и сделала.
Потому что ты неисправимый стервец, Джоджр!
Я опять высоко в небе, лечу в военном вертолете в Цхинвал. В том здании, куда приходил Джоджр всю войну, куда ежедневно попадали снайперские пули и снаряды, где был театр, в котором когда-то директорствовал его отец, была осквернена статуя Поэта. Была она обезглавлена подонками, пришедшими усмирять город и поставить его на колени.
У всего есть множество граней. И у статуи тоже есть множество причин быть там, куда мы доставим её, но есть и одна тайная причина.
Как всегда, возвращаясь из Москвы, смотрю на снежные вершины хребта – за ними, кажется, сейчас спокойно. Внизу лежит пожизненный путь Джоджра с Юга на Север и обратно. Его часть уже семь лет независима в этом мире.
Всю жизнь мы были разделены вечным Кавказским Хребтом, у каждого была своя родная часть, которую не могла заменить другая. Самым мудрым было объединить обе части.
Надо признать, что всю жизнь Джоджр упорно ходил с Юга на Север и обратно, что было самым совершенным способом ткать полотно единого пространства.
И я сделала то же самое, решительно и прочно соединив в народной газете, где была в ту пору главным редактором, обе части одной и той же Осетии, несмотря на наличие у каждой своего президента.
После пережитых нами событий для меня осталось
Он не сбежал, не струсил, а, уходя на север, неизменно возвращался на юг. Он не пособничал агрессии, никого не предавал. Он никогда никого не предавал…
В этот прилёт я его не встречу. Он не придёт на помпезное открытие памятника, на митинг – не в его манере. Джоджр придёт после всех, задумчиво посмотрит на новую статую, отметит, что изваяна она без советской одиозности – Коста сидит, задумавшись, он тонок, аристократичен, одухотворен, прекрасен, мудр и вечно юн.
Я придумала эту акцию с заменой скульптурного портрета для народных старейшин, и они осуществили перелёт со статуей на борту в дар мужественной южной столице древней Алании.
Но ко всему, это мой тайный дар Джоджру, поощрение его литературных исканий, когда он признавал меня единственной слушательницей его сказок.
Прошедшая война против нашего народа научила нас обоих чувствовать глубоко, до потрясения, но чувства эти теперь касаются таких понятий, как кровь, народ, этнос.
Издатель, который иногда публикует в своём журнале мои новеллы – тоже в прошлом стяжатель славы стервеца, но на другой территории – однажды вспомнил:
– Много лет назад мой друг Джоджр сказал мне: “У меня есть девочка, я её воспитываю…”
– Да, – ответила я – это было ровно один день! Мы тогда вышли в ослепительно солнечный бесснежный год: я – в нарядном белом пальто с бантом на груди, он – в розовой сорочке и песочного цвета костюме, счастливые и беспечные, чтобы получить то будущее, которое теперь у нас в прошлом…
2000 г.
Кавказец
Из цикла «Время и Вечность»
Он сказал им, если вам понравился мой конь, возможно, я отдам его. И кинул девой рукой край уздечки одному из них. Пока тот ловил, правой он всадил ему в лоб пулю из нагана и убил наповал.
В тот день Хаджи-Мурат отъехал на коне от своего села Зилга по краю кукурузного поля со стороны села Даллаково, откуда слишком часто предпринимались набеги.
Когда-то в горах, в древнем аланском ущелье было пять сёл и одно из них – Даллагкау, что означало «нижнее село». Осетины оттуда ушли за Терек, а туда зачастую отовсюду сбегались абреки, перемешивались, и это уже были другие люди.
Они тоже однажды покинули ущелье Джейрах, чтобы вместе с селом уйти на плоскость. Село ушло с названием, изменённым на свой лад.