Кавказский гамбит
Шрифт:
Много лет Зинаида жила припеваючи, ни в чем себе не отказывала, располнела, повеселела и, похоже, забыла о футболисте. Вот только детей Бог ей не дал, а без детей — какая радость в ее-то годы? Пока не поздно, она брак с мясником все-таки зарегистрировала, чтобы иметь право усыновить малютку из Дома ребенка, и уже наметила кого именно, но Писяк неожиданно умер от инфаркта, а Зина на похоронах оступилась — кладбище-то на крутой горе — и сломала шейку бедра. Счастливая семейная жизнь не состоялась, и нога срослась неправильно — стала на несколько сантиметров короче другой. Врачи предложили поломать ногу наново (за деньги, конечно), чтобы исправить ими же допущенный просчет. Секретарша хромой себя не представляла
Валя, вялая крашеная блондинка, несла следы скорби, как носят ордена: после четверти века совместной жизни ее бросил муж, прельстившись соратницей по бизнесу, а может, ему просто надоела толстая, неряшливо одетая, всегда чем-нибудь недовольная жена. Валя который год ждала, что он вернется — все-таки два взрослых сына. Зина по опыту полагала надежды напрасными, но помалкивала — каждый хочет утешиться. Кастелянша Фаня относилась к той категории русских женщин с приятной, но ничем не примечательной внешностью, которым мужа просто не хватило по демографическому раскладу, и она перебивалась редкими случайными знакомствами, не переставая предаваться пустым мечтам, что кто-нибудь из них в конце концов назовет ее женой. Частенько к этой грустной компании присоединялась третья приятельница, кассир Таня. Муж у нее был, но вроде и не был, поскольку пил и гулял сильно и частенько не приходил ночевать, иногда неделями, но когда являлся, Таня ему скандалов не устраивала, даже не выговаривала, как будто он в командировку ездил — считала, что лучше такой мужик, чем никакой. Сделав однажды выбор между одиночеством и унижением, Таня заливала горечь водочкой, поэтому на Зинкиной кухне была, как говорится, в теме.
Каждый вечер подруги, возвращаясь с работы, тяжело поднимали на пятый Зинкин этаж грузные тела, привычно втискивались в узкое пространство между плитой и холодильником, где стоял кухонный стол, крепко выпивали и нехотя закусывали. Разговор тянулся лениво, вокруг однообразных ежедневных событий попутно перемывались косточки сослуживцам: кому какую премию выписали, что за блядь у дежурной администраторши мужа увела, зачем директору ведро шпингалетов. Директор крутил роман с завпляжем и на всякий случай, втихую от семьи, строил для новой пассии дачу. Ей же полагалась и самая большая квартальная премия, хотя она и без того, не стесняясь, брала деньги и подарки за левые пропуска.
— Во устроилась баба! А ведь скоро сорок стукнет, сын в армии и морда лошадиная, только что размалеванная! — сказала Таня. — Ты бы Зинка тоже любовника завела, чего добру пропадать.
— Какой, блин, любовник, — сокрушалась секретарша. — После перелома не могу ляжки растопырить по-человечески. Лучше пусть Фанька похудеет, она из нас самая молодая, у нее шансов больше, а мы присоседимся.
Все рассмеялись, потому что картинка выглядела забавно. Валя первая вернулась в реальность.
— Ну, да, похудеет, ждите! А двадцать лет назад она со своими шансами где была? Правильно, в заднице, а я — замужем. Нет у нее давно никаких шансов.
Валя всегда думала только о себе и одну себя считала несчастной. Чтобы отвлечь обиженную Фаню, Зина пожаловалась:
— Сегодня опять плохо спала. Соседи квартиру курортникам сдали: поп и чужая жена, уж не очень-то и молодые. Так они всю ночь пятками стенку лягали и кроватью скрипели. У нас же слышимость как в палаточном городке.
— Откуда знаешь,
— Соседка сказала, они каждый год к ней приезжают. Тайком, из разных городов.
— Вот это любовь! — завистливо сказала Валя. — А на днях по радио передавали: американцы изобрели новые строительные панели — какие-то прозрачные.
— Глупости. Зачем?
— А кто его знает.
— Это чтобы не только слышать, как за стенкой трахаются, но и видеть, — сказала секретарша и засмеялась, запрокинув голову и обнажив гладкую белую шею.
Кастелянша с трудом отвела взгляд:
— Ты каким кремом мажешься? Французским? Недаром на тебя Панюшкин заглядывается.
— Очень мне нужен этот ментовский козел!
— А я бы не отказалась, — со вздохом произнесла Фаня.
Зина махнула рукой и сказала Вале, замещавшей кладовщицу, ушедшую в декрет:
— Выпиши мне итальянский смеситель для ванны и обоев покрасивше — штук десять.
Та удивилась:
— Ты же недавно полный ремонт сделала, все поменяла! Я из-за тебя третий душ как негодный списываю!
— Железная дорога не обеднеет, с пассажиров же и сдерут.
— У тебя и так шкафы ломятся.
— Пусть лежит. Жизнь длинная, пригодится. Директору бумага пришла: зимой зарплату платить не будут, только в сезон, а пенсионеров вообще с работы попрут. Нам до пенсии — всего ничего. Потом за каждую мелочь свои деньги платить придется.
— Точно. Свои деньги — не чужие, — подтвердила кассирша. — Сколько через мои руки этих бумажек за день проходит, я их деньгами не считаю. А как только в собственный карман сунула — совсем другое отношение.
Посиделки тянулись до сумерек. По субботам Зина обязательно появлялась на Звездочке — приносила продукты, стирала, убиралась.
— Зачем беспокоишься? — сердито протестовала старая Ашхен. — Я крепкая, сама справляюсь. И пенсии мне хватает.
На самом деле, забота грела ей сердце. По церковным праздникам они возобновили совместные походы в храм — от Звездочки совсем рядом, зажигали свечки за упокой души близких, по которым Ашхен, как подобает армянке, до сих пор носила траур. Молились, благодарили Господа за то, что было и будет. Горячая и насмешливая, мать была глубоко верующей и давала дочери пример смирения: «Все в руках Божьих».
Зина с готовностью кивала, но за пределами церковной ограды погружалась в привычную суету, даже креститься перед сном забывала. Сегодня она знала, что будет завтра, и в этом заключалось какое-то лукавое издевательство, вызывавшее невыносимую тоску. Но все познается в сравнении, и скоро этот период без событий стал вспоминаться как настоящее благо. Несчастье долго откладывалось, а все-таки свершилось: у старой Ашхен случился инсульт.
Зина за голову схватилась — дорогая мамочка, единственный свет в окошке! Всех врачей на ноги подняла, самые дорогие лекарства раздобыла. Болезнь протекала не слишком тяжело, и через три недели мама уже была дома, но с постели больше не встала из-за правостороннего паралича. Дочь разрывалась между нею и работой. Бабьи посиделки и ночные купанья закончились. В обеденный перерыв секретарша брала такси и ездила кормить больную, вечером возвращалась, чтобы искупать, перестелить простыни, постирать ежедневную смену белья, приготовить завтрак, который ей в постель подавала сердобольная соседка. Поздно вечером Зина возвращалась от матери домой короткой дорогой, — через парк. Сердце бешено колотилось — она панически боялась темноты и насильников. Ложилась за полночь, а вставала на рассвете — нужно успеть привести себя в порядок, чтобы выглядеть бодро и красиво, не то могут и на пенсию попросить, теперь с этим просто. Пенсия маленькая — подгузники для лежачих дорогие, надо работать. Но такой изматывающий темп долго не выдержать. Переезжать к дочери Ашхен отказалась: