Кавказский гамбит
Шрифт:
Наталья Петровна вздохнула и понесла на кухню грязные тарелки. В отличие от мужа, она не была способна причинить боль любимому человеку, но мстительно подумала: с некоторых пор его наволочки и полотенца пахнут старым салом, изжитым телом и, возможно, смертью, о которой он постоянно толкует. Но главное — этот запах ей неприятен. Муж об этом не знает, а она брезгливо морщит нос, закладывая грязное белье в машину. Отмщение не обязательно нуждается в гласности.
И не важно, что за нее заступилось время. Время, которое внутри нас. Пока мы маленькие, оно тянется медленно, и так хочется поскорее сделаться взрослыми. А когда вырастаем, мужаем, потом дряхлеем, время бежит все быстрее и быстрее,
Ходом своих мыслей Наталья Петровна осталась довольна и даже снова пришла в хорошее расположение духа.
6
Как ни противился Панюшкин природе, порог желаний с каждым свиданием медленно, но неуклонно повышался. Его мечта чудесным образом обрастала плотью, воображаемые артерии и вены, совсем как настоящие, наполнялись условной кровью, вскипающей от возбуждения. Сначала его устраивало просто находиться в комнате у Зины, потом — сидеть рядом, держать маленькую руку в своей. Однажды он погладил ей колено, и она не заругалась. Он начал пристраиваться поближе, поплотнее, чтобы ощущать живительное тепло ее тела.
Чувства, которые испытывал Василий, становились все сложнее. Он не уловил, когда они на него свалились, возможно, всегда находились где-то рядом и ждали своего часа. К случившемуся Панюшкин отнесся с несвойственной серьезностью. С ним явно что-то происходило. Любовь? Про любовь он понимал смутно: и кошку люблю, и водку люблю, и в шахматы играть люблю. То, что он делал с девками под кустами — точно не любовь, хотя приятно. Капа? Да, наверное, говорил ей, что любит, но очень давно, теперь даже не верится. Только и тогда совершалось что-то другое. В общем, Вася готов был поклясться, что ничего подобного прежде не ощущал.
Влечение нарастало, давило и пугало одновременно. Он боялся не самого процесса обладания, а того, что за ним последует. Знал это угасание радости после выброса энергии, когда женщина делалась безразличной, а то и противной. Конечно, Зина такой стать не может, но потерять даже частичку восторга казалось невероятным злодейством. Со своей стороны, и она может в нем разочароваться — крепок, но ведь не молод и собой не так уж хорош, и кто знает, с кем она станет его сравнивать, надо хоть в баню почаще ходить. Тревожило предчувствие, что близость с Зиной обязательно обернется чем-то непривычным, незнакомым, способным изменить все и неизвестно в какую сторону. Вероятно, потребуется брать на себя обязательства, чего он всегда ловко избегал: сознание долга может отравить самую большую радость. Уход от Капы он осилит — в конце концов они свое пожили, что задумали, осуществили, детей вырастили, женщина она самостоятельная, в мужике и в поддержке мало нуждается, не то, что Зина. Правда, тогда нарушится заведенный порядок вещей, воспринимаемый им как самостоятельная ценность, поколеблется отрадная устойчивость мира. Впервые в жизни Василий опасался счастья.
Конечно, перечисленные соображения в уме Панюшкина так ладно не выстраивались, но на интуитивном уровне он упорно оттягивал решающий момент. Ему даже удалось вывернуться из патовой ситуации в День железнодорожника.
В первое воскресенье августа, после корпоративной вечеринки, Зина пригласила Василия к себе на праздничный ужин. Заранее наготовила вкуснятины и усадила дорогого гостя за большой складной стол, который по этому случаю извлекла из-под дивана. От обилия блюд разбегались глаза: истекающий жиром рыбец, жареные креветки в чесночном соусе, фаршированные брынзой помидоры, сулугуни с базиликом,
— Плохо ешь, — сетовала хозяйка, пододвигая гостю тарелку с хрустящей свиной отбивной на косточке. — Сказал бы что любишь, я бы приготовила.
— Тебя люблю, — неожиданно сказал Панюшкин и зажмурился.
У Зинаиды дрогнула вилка, на которой она несла ко рту большую греческую маслину. Вкусов Черемисина она уже не помнила, а Нестор пожрать был здоров. Оба они клялись ей в любви, и лучше бы Васька промолчал. В прежней неопределенности, в предвкушении счастья, счастья было больше хотя бы потому, что нельзя потерять то, чего еще нет.
Она пропустила реплику мимо ушей (ну, сказал и сказал) и привычно хлопала рюмашку за рюмашкой. Она всегда больше пила, чем ела, а сегодня еще вместе со своими в пансионате подзарядилась прилично. Скоро взгляд у нее остекленел и спина сделалась ровной, как струна, — так она старалась сохранить равновесие и одновременно достоинство. Василий восхитился: ну, молодца! Он неотрывно, с глубокой нежностью смотрел на пьяную Зину. Улучив момент, поймал изящную руку в свою грубую и сухую ладонь, затем подвинулся ближе, обнял и ткнулся носом куда-то в складку между пышными грудями. От непривычной гладкости кожи и пряных духов его мысли затуманились и поплыли, а Зина привалилась мягким плечом, обняла за шею, и губы их встретились.
Черт! Васька не припоминал, чтобы от поцелуев у него когда-нибудь кружилась голова. Не самогон, а так завертело — на ногах не устоишь, хорошо, что на диване сидел. Млея, он растворился в Зине, как никогда не растворялся в жене. Капу он брал, как берут бабу, гася естественную мужскую жажду, а здесь хотелось вывернуться наизнанку, чтобы доставить удовольствие женщине. Но вовремя опомнился и воли желанию не дал. Это дамское белье, шелковое, скользкое, и заточенные коготки, которые скребли ему спину, — все было слишком непривычно, неловко. Не готов. Не готов психологически, добавил бы Васька, если б знал такие слова.
Оторвавшись от влажных губ, он спросил:
— Знаешь, какая у меня мечта?
Зина разочарованно поправила прическу:
— Вся Хоста знает. Автомобиль.
— Нет. Автомобиль был раньше. Другая. — Василий задумался, как бы понятнее ей объяснить. — Сидеть с тобой рядом.
— Так уже сидишь.
— Чтобы совсем не уходить.
Зина посмотрела на него испытующе — она хотела того же, но ответила сдержанно:
— Не уходи. — Подумала и не смогла промолчать о важном для них обоих: — А семья?
— Что-нибудь придумаем, — весело ответил Васька. — Утрясется. А радости у нас никто не отымет.
Он ничего не выдумывал. Действительно, до сих пор в его жизни все как-то само собой образовывалось к лучшему. Он и теперь на это рассчитывал.
Зина улыбнулась узким краешком рта, простив ему недавнюю мужскую нерешительность:
— Вот за что я тебя особенно ценю, так это за легкость. Ценю и люблю.
Любит! Василий за разговорами незаметно, однако прилично выпил и спьяну чуть не заплакал — как хорошо-то! Но почему грустно? Тем более теперь, когда женщина его мечты призналась в ответной любви и готова принадлежать ему, стоит только руку протянуть. Он вдруг вспомнил, как Шапошников сказал, что от хорошего хочется умереть, и, кажется, наконец понял, о чем шла речь.