Кавказский гамбит
Шрифт:
— Желаю умереть в своей кровати!
Если Зина переберется к матери, то придется спать с нею в одной комнате и даже ночью не знать покоя, к тому же трудно отказаться от привычных удобств. Квартира на Звездочке давно нуждалась в капитальном ремонте.
Наконец, Зине удалось за умеренную плату найти дневную сиделку. Стало чуть полегче, расстраивало одно: заболевание непостижимым образом совершенно изменило мамин характер. Она сделалась вздорной, нетерпеливой и напрочь забыла имя Бога и его заповеди. Часто впадала в гнев из-за ерунды: то не так сварен компот, то плохо лежат подушки.
— Уходи и не приходи больше. Ты хочешь моей смерти, я тебе в тягость.
Зина потихоньку вытирала слезы над тазом с бельем, а мать продолжала отпускать в ее адрес обидные словечки.
Быстро пролетели лето и осень, наступила непривычно холодная зима. Снег, которого на Черноморском побережье не видели годами, завалил дороги, под наледью рухнули опоры электропередачи. Поселок оставался без света, без воды, без хлеба целую неделю. Добираться со Звездочки стало еще страшнее — темнело рано, и секретарша бежала через парк, почти зажмурив глаза. В конце февраля пришло календарное тепло, зацвели миндаль и алыча, воздух наполнился пряными запахами, и Зина впервые ощутила, что оживает, несмотря на ежедневную карусель забот. Мама тоже чувствовала себя прилично, хотя и похудела, стала легкой, как перышко, однако дури своей не оставила.
— Что ты мне принесла, — заругалась она в очередной раз. — Творог со сметаной! Да разве я кошка или ребенок? Дай мне мяса!
Творог она выплюнула, но и курица не пошла ей в горло.
— Хочу есть! — повторяла она страдальческим голосом, и Зина побежала на кухню разогревать любимый мамин плов.
Ашхен набила полный рот и стала усердно жевать, запивая компотом, но опять не смогла ничего проглотить. Зина пальцем выгребла жвачку, умыла, переодела маму во все чистое, расчесала волосы.
— Передохни немного. Какая же ты у меня красавица, — сказала Зина, любуясь материнским лицом и делом своих рук.
— То-то ты хочешь уморить меня голодом, — ворчала больная. — Готовить, что ли, разучилась? Не хочу тебя видеть! Пошла отсюда вон!
Ашхен распалилась: щеки порозовели, глаза заблестели, как в молодости. Она и правда была хороша в своем придуманном гневе. Зина выскочила в переднюю, накинула плащ, повертела ключом в замочной скважине и затаилась. Мать, изогнувшись на кровати и вытянув шею, пыталась заглянуть в коридор — ушла или нет?
— Доченька, заинька, — запела она заискивающим голоском. — Спасибо тебе, доченька, спасибо, родненькая.
И, не слыша ответа, встревожилась:
— Где же ты?
— Там, куда ты меня отправила. Я вкалываю день и ночь, живу без мужа, помочь некому, а ты издеваешься, треплешь мне нервы.
— Не сердись, — сказала вдруг старуха таким глубоким голосом, что сердце у Зины перевернулось. — Тропина у меня была очень тяжелая. Такая тяжелая! Такая крутая! А ты помнишь, как я вам с Татевик сладких груш принесла? По горам целую ночь лазила — тапки развалились, ноги в кровь побила и единственную кофту порвала. Душа моя голая на ветру осталась, вот это она и сердится до сих пор, не я.
— Ладно, — откликнулась дочь, еле сдерживая слезы, —
Зина без оглядки неслась домой мимо черных деревьев и кустов, когда внезапно навстречу из темноты шагнул человек. Она завопила так громко и с таким животным ужасом, что мужчина оторопел:
— Да не ори так. Это я. Проводить тебя хочу.
— Блин! Напугал до смерти. Предупреждать надо.
— Здравствуй, — неуверенно сказал незваный кавалер.
Зина поглядела с недоверием — чего ему от нее надо — ночью, в парке?
— Ну, здравствуй.
— Все злишься. Тридцать годов прошло.
— Прошло так прошло, — согласилась она и двинулась дальше, но уже значительно смелее — рядом шагал бывший милиционер Васька Панюшкин.
— Хочешь, буду каждый вечер сопровождать? — спросил он.
«С перепою, что ли, — подумала трусливая секретарша».
— Если времени не жалко — пожалуйста. Тут бывает ребята шляются — старшеклассники и техникумовские из летнего краевого лагеря. Я этих недорослей до смерти боюсь! Им энергию девать некуда. Да хоть бы знали, чего хотят! Вчера прямо возле Дома творчества камнями забили беспризорного пса. Новые урны из крученого прута на набережной поотрывали — это же сколько силы надо? В металлолом сдали. С военных могил на кладбище железные звездочки ободрали, а сколько надгробий разбили просто так, от нечего делать! Скажи, почему они такие? И кто они? Днем — милые мальчики, на море прямо с портфелями бегут купаться, а ночью пиво пьют, сквернословят, поселок разоряют. Или это другие? Прилетают к нам из космоса?
Василий подумал.
— Да нет, нашенские, современные. Сытые, одеты хорошо, жизни не знают. Дети еще. Мы внуку тоже за учебу платим — своего ума не хватило в институт поступить. Да на девочек даем сотню в неделю. Жестокости я в нем вроде не замечал. Равнодушие.
— А это нормально — тянуть деньги с деда и бабки?
— Теперь считается нормально. Где ж ему взять?
— Заработать. У меня трудовая книжка с шестнадцати лет!
— Мы были другими.
— Потому никто и не боялся ходить ночью по поселку, — сделала вывод Зина.
— Да уж, ты любила погулять.
— А ты злился, что я клеши ношу.
— «Молнию» на стенде начальство велело оформить. А ты мне нравилась, но как сказать? Ты — школьница, а я милиционер, да еще женатый.
Зина засмеялась: какие тайны скрывало время! Васька всегда считался недалеким, необразованным, с таким было зазорно водиться. Возможно, он стал лучше, а может, лучше не надо? С ним спокойно и нет нужды выпендриваться.
За разговорами дошли до дома. В подъезде было темно.
— Какая сволочь опять лампочки выкрутила? — заругалась Зина. — Все кости переломать можно! Дай руку.
Василий, стоял в нерешительности, ощущая себя диверсантом. Предстояло ступить на нейтральную полосу, перейти границу и оказаться на чужой территории.
— Ну? — торопила Зина. — Вызвался провожать, так провожай. Не бойся. Я сама боюсь.
Она сдержанно хохотнула и потянула спутника за рукав. Панюшкин почувствовал себя заколдованным, душа сжалась и комом полезла в горло. В темноте они молча взобрались на последний этаж.