Кавказский гамбит
Шрифт:
Зная крутой нрав Капитолины, Шапошников расхохотался:
— На шкаф ночью наткнулся? Засветло возвращаться надо, Ромео.
Васька, сосредоточенно расставляя шахматные фигуры на доске, буркнул:
— Какая-то она на старости лет неуживчивая стала. Ревновать вздумала. С чего? Твои — белые.
Сделали по нескольку ходов, и Шапошников, уверенно развивая ферзевый гамбит, вернулся к прерванной теме:
— Выбор жены — дело тонкое. Или она должна быть такой тупой, чтобы не замечать твоих шалостей, либо настолько мудрой, чтобы их прощать. Удобную любовницу найти еще сложнее, самые подходящие —
Наталья Петровна, которая, как думал Шапошников, спала после обеда на балконе, внезапно подала голос:
— Тебе-то откуда известно? По личному опыту? Или это обобщенное мужское знание?
Прежде Наталья Петровна обходила подобные темы — мало ли что может обнаружиться, слово ненужное в азарте в ответ вылетит, потом не вернешь, а оно все испортит. Но в нее будто бес вселился, к тому же она злилась — не могла простить себе вчерашнего разговора с Капитолиной.
Реплика прозвучала так резко, что Василий почувствовал неловкость и невольно втянул голову в плечи. Жене пианиста жест показался обидным, хотя нового тут не было ничего — находиться все время рядом со знаменитостью, пусть и бывшей, не большой подарок, а если начистоту, то и вовсе наказание. Даже примитивный Панюшкин видит ее униженное положение.
Замечание жены нисколько не смутило Шапошникова, скорее развеселило.
— Вот видишь, друг Горацио, — ободряюще подмигнул он Ваське, — женщины — это тебе не шахматы. То, что утром подчинялось твердому закону, после полудня, может случиться, не управляется ничем. Женщины — фигуры многозначные и ведут себя на игровом поле непредсказуемо. Но куда деваться? Мы обречены Создателем, разделившим нас по половому признаку. Кстати, несправедливо атрибуты этих признаков считать срамными. Дырка в носу или в ухе — это нормально, а в противоположной части тела — неприлично и требует завесы. Издержки цивилизации: в Древнем Риме фаллосу поклонялись и устраивали в честь детородного органа праздники и шествия, а огромный член из глины или камня, укрытый дорогой тканью, несли на носилках, как теперь статую Богоматери во время крестного хода.
Панюшкин недоверчиво хмыкнул и взял белую королеву: за разглагольствованиями партнер проглядел простую комбинацию.
Как обычно, партнеры ограничились пятью партиями, растянувшимися на два часа. После вчерашнего предательства по отношению к Василию он сам вызывал у Натальи Петровны смешанное чувство вины и досады. К тому же она ревновала: муж так увлеченно разговаривает с неграмотным мужиком, словно ее здесь нет. Она нервничала и пересолила жареные баклажаны с помидорами. Пришлось добавить рису и сбегать в магазин через дорогу за свежей сметаной. Дождавшись, когда сосед наконец уйдет, спросила мужа несколько взвинчено:
— Зачем ты рассуждаешь с ним о вещах, которые ему недоступны? Или полагаешь, он способен мыслить, как мы?
— Ну, как ты — по меньшей мере. Он ведь в шахматы играет, а ты в них ничего не соображаешь.
— Приноровился оскорблять меня безнаказанно. Всему есть предел.
— Кроме человеческой глупости. Мы сегодня ужинать будем?
В словах мужа проскользнула неприязнь. Наталья Петровна
— Да, конечно. Сейчас.
И пошла на кухню, следуя указаниям волшебной палочки опытного дрессировщика. Более того, она решила исправить впечатление от разговора, поскольку не выносила натянутых отношений. Несомненно, он тоже жалеет о сказанном, но мириться не станет, ожидая первого шага от нее.
Баклажаны удались. Шапошников ел без комментариев. Наталья Петровна решила, что момент выбран удачно.
— Ты извини, — сказала она. — Разучилась сдерживаться. Нервы. Так вышло, что я не смогла реализоваться как личность, отсюда — этот зуд провороненной значимости, которой не было.
— Была. Каждому обязательно дается шанс. Но лишь один раз в жизни. Промахнулся — и слился с толпой.
— А ты — выше толпы, — сказала она, изо всех сил сдерживая наново подступающее раздражение.
— Правильно. Талант — очень жестокая вещь.
Он был спокоен, даже доброжелателен — после вкусного ужина.
— Ну, и в чем же было мое предназначенье? — спросила Наталья Петровна не без иронии.
Шапошников удивленно поднял брови.
— Ты свой шанс использовала на сто процентов — стала моей женой. Разве не так? Или с твоим характером и отсутствием способностей выше средних ты надеялась со стула библиотекаря пересесть в кресло министра культуры? Никакой ущербности в тебе нет. Просто всякий человек несет в себе тайну личности, возможно, очень простую, но она его мучает. Ты, например, знаешь, о чем думаю я?
Поворот темы Наталью Петровну насторожил. Свои догадки она предпочитала держать при себе — в сложных ситуациях они давали возможность маневра. Ответила нехотя:
— Почти.
Он улыбнулся каким-то своим мыслям.
— А я вот не уверен, что постиг тебя абсолютно. Во всех проявлениях живого и неживого больше тайного, чем явного.
На что он намекает? В чем ее подозревает? Подобный разговор ничем приятным не закончится, потому она воскликнула в сердцах, даже ладошкой по столу слегка прихлопнула:
— Ну, и глупо! За столько лет пора бы разобраться!
— Не в годах дело, Тата. Душа никогда не открывается до конца, такая у нее конструкция.
Он привычно, пусть и мягко, возводил между ними преграду: «Кто ты, а кто я!» Так вот к чему клонит! И она опять не удержалась:
— Это свойство твоей души, которую ты слишком высоко возносишь, а на самом деле просто не любишь людей!
Наталья Петровна произнесла это с обидой, словно хотела сказать: «Ты не любишь меня».
— Каких? Абстрактных людей не существует, как не существует абстрактной любви. Если только к Богу. Но Бог — не человек. Есть немцы, французы, папуасы, пигмеи, которых я не знаю, потому и любить не могу. А что касается соотечественников… В них я тоже плохо разбираюсь. Но, чтобы не обольщаться на сей счет, достаточно почитать Шаламова или хотя бы позднего Горького. Конечно, русские всегда жили в скотских условиях, что рождает скотскую психологию. Умиравшие за идеалы коммунизма не вызывали у меня сочувствия, но они все же симпатичнее тех, кто убивает друг друга из-за денег.