Кайтусь-чародей
Шрифт:
— Ваше дело быстро схватить, кого следует, и не дать убежать. Моё — следить, чтобы никто из зевак не получил пулю.
Зеваки — это любопытные прохожие, сбегающиеся толпой, когда на улице что-то случается. Они-то больше всего мешают.
Филипс гордился, что при арестах никто никогда не был даже легко ранен.
— Здоровая полиция должна вылавливать здоровых преступников среди здоровых зевак. Арестовывать нужно людей, а не рубленые бифштексы.
Не нравилось сослуживцам, что Филипс вечно
— Их торопливость помогает нам ловить их, а наша тщательная работа не даёт им скрыться. Поторопишься — схватишь мелкого воришку, а тот, кто больше всего виноват, останется на свободе. Нарыв следует вскрывать так, чтобы вышел весь гной.
Однажды полиция разыскивала двоих грабителей и Берлине. Филипс же поймал не двоих, а целых девять, и не в Берлине, а в Вене. И так всегда: он ловил больше, чем предполагали, и не там, где думали.
Страшно опасен был «франт с чемоданчиком», главарь шайки мошенников. Он всегда носил с собой чемоданчик, где лежала бомба огромной взрывной силы, и похвалялся:
— Я свою жизнь дорого отдам.
Два месяца ходил и ездил за ним Филипс. Наконец всего лишь с одним полицейским он подошёл в театре во время представлсния к «франту».
— Наденьте этому человеку наручники.
— Мне наручники? — удивился «франт» и указал на чемоданчик.
— Я подменил чемоданчик. Ваша бомба у меня, а от моей вреда никому не будет.
— Врёте!
— Проверьте. Я не обманщик и не мошенник. Я даже свою визитную карточку положил в этот чемоданчик.
«Франт» побледнел.
Прекратите болтать, мешаете, — возмутился сосед Филипса.
— О, извините, — ответил Филипс.
И они просидели до самого конца представления. «Франт» тоже прослушал его до конца, только хлопать не мог, потому что был в наручниках.
Филипс послал в Варшаву такую телеграмму:
«Вторник. Продать жеребёнка. Сто метров атласа, сто шёлка, сто бархата».
А расшифровывалось это так:
«Арестовать мальчика. Сто полицейских должны встретить его на вокзале, сто — конвоировать, сто — охранять в тюрьме».
В полиции удивились:
— Наверное, какая-то ошибка. Подождём следующей телеграммы.
Они надеялись получить более точные указания: Филипс обычно посылал несколько телеграмм. Если одну перехватят, то особой беды не будет.
Но больше телеграмм не было. А уже вторник. Люди удивляются, с чего это на вокзале столько полиции. Подходит поезд. Полицейские ждут, присматриваются к приехавшим
Филипса всё нет, а из вагона первого класса выходит Кайтусь с повязкой на лбу.
— Стой! Кто тебя ранил?
— Никто.
— А где отец и мать?
— У этого поезда не было отца и матери.
— Давай без шуточек. С кем ты ехал?
— С Филипсом. Он едва успел мне представиться.
— Почему?
— Потому что отбросил копыта.
— Надеть ему наручники!
— Пожалуйста.
Начальник охраны в бешенстве.
— Что всё это значит? Пусть жеребёнок отчаянный и наглый, но сто человек на одного мальца — не слишком ли?
Отослал он своих людей обратно в казарму, а сам вместе с Кайтусем сел в тюремный фургон.
Поехали.
— Садись, чего стоишь?
— Да нет, я слежу через решётку, чтобы не слишком далеко меня завезли, — отвечает Кайтусь.
— Куда это ты собрался?
— Да уж не в тюрьму — домой. Что-то вы чересчур любопытничаете.
Кайтусь вроде и шутит, но на душе у него тревожно.
«Какое прощание, такая и встреча с родным городом», грустно улыбнулся он.
— Ну, хватит.
Глубоко вздохнул Кайтусь, глянул себе на руки, на руки конвоиру. Нахмурил брови. Прошептал веление.
— Чего ты на меня пялишься?
— Сейчас узнаете.
Повторил Кайтусь веление.
— Приятного путешествия, — произнёс он и открыл дверь тюремного фургона.
Начальник охраны в наручниках и с кляпом во рту на рысях едет в тюрьму, а жеребёнок ускакал.
Только теперь самонадеянный зазнайка понял, что Филипс был прав.
В Варшаве ничего не переменилось. Те же магазины и кинотеатры, так же на тумбах висят афиши, так же спешат прохожие.
Ничего не переменилось, только Кайтусь стал другим
Проходит он мимо своей школы. Остановился у ворот, послушал.
Надел шапку-невидимку, заходит во двор.
Смотрит на одноклассников. Подросли. Дети, что они знают! Играют, бегают друг за дружкой, толкаются, беззаботно смеются.
«Неправда! У них свои — детские — печали, горести, обязанности».
Скривился Кайтусь: увидел своего двойника, тот играл в классы. Какой жизнью живёт этот странный морок, которого он сам создал? Почему так раздражает и тревожит он его? Ведь Кайтусь же сам так захотел.
«Пойду. Нечего мне тут делать».
Отворил Кайтусь калитку.
— Эй, кто там? — удивился сторож.
Невидимый Кайтусь вышел на улицу, а сторож за ним.
А улицу как раз переходил какой-то мальчик.
— Ты чего тут шляешься? Зачем калитку открываешь?
— Я вовсе не открывал. Чего вы ко мне приценились?
— Поговори ещё, враз уши надеру. Марш отсюда!
Кайтусь заметил, как возмущённо блеснули глаза мальчика. Вспомнил, сколько раз вот так же несправедливо и его обвиняли.