Казачьи сказки

Алмазов Борис Александрович

– Давай, – говорит Змеище, – подкрепимся. Поймай вола, а я пока костер разведу.

Пошел казак в лес. Нет его и нет. Пошел Змеище его искать. А Гаврилыч с липы лыко дерет.

– Казак, ты чего делаешь?

– Да вот лыко деру, веревку сплету, десяток волов поймаю, пяток сейчас съем, пяток домой прихвачу.

Тут у Змеища душа от страха в пятки ушла.

– Да зачем же так много? – говорит.

– У меня детишек пять человек – каждый на ужин не меньше вола съедает. А ты думаешь, откуда у казаков сила? Ты же сам видел,

чего я могу.

– Видел! Видел! – соглашается Змеище, а сам думает: «Зачем я с ним поехал. Как бы ноги унести».

– Ладно! – говорит казак. – Шут с ними, с волами! Поедем быстрее ко мне! У меня ребятишкам кое-что получше волов приготовлено.

Тронулись они дальше. Змеище ни жив ни мертв. Подъехал казак к своему хутору, а ребятишки отца увидели, выскочили на дорогу, кричат:

– Тятя едет! Ата едет!

А Змеищу со страху чудится: «Еда едет! Еда едет».

Ополоумел он от страха, да как бросится бежать. Кинулся в лес без разбору, без дороги. Да провалился в болото и утонул!

А казак, когда через село проезжал, все мужиков поддразнивал:

– Эх ты, Русь лапотная! Что ж ты Змеища испугалася! Змеище-то и сам со страху подох. Сказано: молодец против овец, а против молодца – сам овца!

ГУСЕНОК ХРОМЕНЬКИЙ

Жили-были в рязанском княжестве муж и жена. Жили, крестьянствовали, Бога не гневали, и меж собою ладно все у них, мирно да порядком. Да не было у них деточек.

Раз пошли они за грибами да нашли в болоте гусеночка, в ножку левую стрелою подбитого. Видать, гуляла тут охота княжеская, била гусей-лебедей число бессчетное, вот и этого не помиловала. Помирал он, для забавы подстреленный.

Взяли его муж и жена, принесли домой. Стрелу каленую вынули, косточку сломанную вправили, накормили гусенка хлебом да молоком. Лукошко пухом выстлали, гусенка хроменького туда положили да на теплую печку поставили – спи гусенок, отдыхай, ножку залечивай, а сами работать ушли. Возвращаются, а в доме прибрано. Воды из колодца нанесено. Коровник вычищен, молоко надоено, свиньи да птица домашняя покормлены. И стало так каждый день.

Утром гусеночка покормят хроменького да на работу пойдут, воротятся вечером, а в избе все слажено и ужин на столе горячий стоит.

– Кто же это нам все делает?

Вот раз взяли они, с поля раньше положенного вернулись да ко двору своему тишком подкрались.

Видят, по двору мальчик ходит хорошенький, в татарском платье пестреньком, в шапке мерлушковой, на левую ножку прихрамывает, а сам поет песенки. Да все ловко по хозяйству делает.

К нему пес хозяйский ластится, к нему кот на руки просится, за ним птица по двору табунком бежит, а корова из коровника зовет-мычит.

Выскочили крестьяне, обрадовались, обнимают мальчика, целуют:

– Да откуда же ты взялся? – говорят.

– А я, – отвечает, – тот гусенок

хроменький, что вы в болоте нашли, от смерти спасли! Вот я за добро вам и плачу, и дале с вами жить хочу, как с отцом, с матерью… Только не трогайте моих гусиных перышек, что я в лукошке оставил.

Зажили они счастливо. Хозяйка мальчику не нарадуется, хозяин мальчиком не нахвалится. Они в поле пахать уедут, мать блины печет, дожидается. Они вечером воротятся, мать их кормит, любуется: расти, наш гусенок хроменький.

А как стало ближе к осени, стал гусеночек на небо поглядывать. Вот летит стая гусей-лебедей – увидели его, закружили над избой.

– Эй, – кричат, – не ты ли гусенок хроменький? Летим с нами в родные места.

– Нет! – отвечает мальчик по лебединому. – Мне и тут хорошо. Хоть и манит меня на родину, а у меня тут отец с матерью. Как я брошу их – они старенькие!

Крестьяне эти речи слушают – у них душа замирает. А ну как улетит их сыночек писаный, их гусенок хроменький?

Вот взяли они раз, не подумавши, да сожгли лукошко с перышками. Чтоб гусенок их не покинул.

Как увидел мальчик, заплакал горько:

– Что вы, – говорит, – отец с матерью, наделали! Как хранились тут мои перышки, так была здесь моя родина, а теперь унесет меня ветер северный во донскую степь на реку Хопер, не видать вам меня во веки вечные!

Налетел ветер, пурга северная, подхватила гусеночка да и унесла неведомо куда.

Сколько крестьяне не плакали, сколько не кликали сыночка, а ничего не докликались.

Много, мало ли времени минуло, а совсем крестьяне состарились. Не могут работать ни в поле, ни по дому, а кормить их задаром некому. Взял их князь да и продал татарам-половцам. Поменял на линялого сокола. Повели полон из рязанских мест во донскую степь им незнаемую.

Долго ли, коротко ли идут они – пришли во степь донскую, в поле старое. Далеко она широко лежит, в ней травы растут шелковые, в ней реки текут медовые, в омутах рыбы бесчисленно, в табунах коней не считано…

Вот прошли они горы Еланские, пришли во степь ковыльную. Как лебяжий пух ковыль стелется, под легким ветерком преклоняется. Привели полон на реку Хопер, в половецкий стан на Червленом яру.

– Вроде нам про места эти сказывал наш сынок – гусенок хроменький. – Старики стоят, озираются.

Вдруг толпа раздалася в стороны. Едет хан молодой на лихом коне. На нем шапка трухменка высокая с голубым тумаком на леву сторону, на нем синий чекмень с голубым кушаком, за спиной у него пуховый башлык, будто крылья лебединые. Вот он спрыгнул с коня молодецкого, избоченясь прошел перед пленниками, а на левую ногу прихрамывает.

Старики глядят на него во все глаза, а у хана улыбка ласковая, а у хана глаза слезами полны.

– А не наш ли ты гусенок хроменький? Обнял хан тут отца с матерью, на руках понес на широкий свой двор.