Казачьи сказки
Шрифт:
Около постели стоял сынишка.
– Отец, – сказал он. – Я во сне маму видел, она нам велела никуда не ходить! Я ее спросил, что нам делать, а она говорит: Отец знает!
Вдовец схватил сынишку на руки, пал на колени перед иконой и взмолился со слезами: «Владычица Богородица, вразуми! Все святые угодники, молите Бога о нас». А мальчик молча вытирал ему ладошкой слезы.
– Вот что! – сказал вдовец, когда помолился и успокоился. – Мы никуда не пойдем, мы биться станем.
– И я!
– И ты! Не забоишься? Ты, сынок, приманкой будешь!
–
Взял урядник все оружие, какое было в доме, все зарядил. Взял из сундука лучший свой чекмень, папаху и пошли они к той тропе, по которой людоед спускался с гор. Вдовец выбрал место, развел маленький костер, а на сухое дерево надел свой чекмень и папаху, только сначала все сучки на коряге заострил.
– Ну, сынок, – говорит, – молись и ничего не бойся, а я тут рядом в засаде буду! Ничего не бойся!
– Да ладно, отец! Ты сам не бойся! – сказал мальчик, усаживаясь у огня.
Вдовец себя дымом окурил, чтобы человеческий дух отбить, и лег так, чтобы стрелять было удобно.
Но он не знал, что у людоеда было одно волшебство – умел людоед напускать на людей сон.
Вот проухал пугач полночь – людоед вышел на охоту. Принюхался, почуял мальчика, дохнул раз, дохнул два – уснули мальчик с отцом. Стал людоед к костру подкрадываться…
Спит мальчик и снится ему, что мать через реку по льду переходит, а лед тонкий, трещит и гнется, а впереди полынья-промоина. Вот мать провалится! Вот не увидит промоины! Закричал мальчик ей «Мама!» и проснулся.
А людоед уже совсем к костру подошел.
– Отец! – что есть силы, закричал мальчик, вскочил на ноги и выхватил свой детский кинжальчик.
Проснулся вдовец. Вскинул ружье. Закричал людоед – кинулся на ребенка. Отскочил мальчик, выстрелил отец и не понял, попал или нет?
Зарычал людоед, завыл, опять прыгнул! Отскочил мальчик! Выстрелил отец из второго ружья, почти в упор. Еще сильнее завыл людоед – мальчик через костер перескочил, кинжалом перед собою размахивает.
Бросил отец ружье, кинулся к сыну, страшный свой длинный и широкий кинжал вытащил. Повернулся к нему людоед, в три глаза на него уставился. Растопырил руки-оглобли.
– Эх, – успел подумать охотник, – не достану кинжалом! Вот бы пика была!
А мальчонка схватил горсть пепла и швырнул людоеду в глаза, завыл людоед, за глаза схватился. Ударил его казак кинжалом в живот. По рукоять кинжал вошел, кровь черная брызнула фонтаном! Раскрыл людоед один глаз, бросился на казака, а тот отпрыгнул за сухостоину, на которой его чекмень висел, и напоролся людоед на острые сучки! Зарычал в последний раз. Прыгнул ему на спину казак и горло кинжалом перерезал. Издох людоед.
Бросился вдовец к сыну, а тот словно окаменел весь.
– Сынок! Сынок! – кричит. – Мы победили его!
Тут мальчик опомнился и заплакал.
– Что ты, что ты, родной!
– Ничего! – говорит мальчик. – Это из меня страх выходит, а то он внутри сидел. Теперь выльется слезами, и я, как ты, храбрый
Пошли они к ручью, кровь отмыли, посадил отец мальчика себе на плечи и пошел в станицу дальше в покое да без страха проживать.
ЗЛЫДНИ
При государыне Екатерине переселили черноморцев на Кубань – новую границу охранять. Собрались они со всем скарбом да худобой, да с бабами, да со стариками и ребятишками и пришли в новые места. Места, спору нет, – хорошие, земля плодородная, а хоть к горам привычки нет, красоту их казаки сразу поняли. Однако трудно на первых порах приходилось. Местность безлюдная – жилья нет.
Вот один казак нашел пустое селение, в нем все от чумы умерли – один старик остался, бывший князь. Он, видать, в те поры, когда его соплеменники умирали, в отъезде был. Жил князь богато. Были у него и слуги, и усадьба, и скотина.
– Так и так, – говорит. – Вы здесь старший и по чину, и по возрасту. Где мне с детишками поселиться?
Указал ему князь саклю-развалюху, да так глазами зыркнул, что у казака сердце дрогнуло: не к добру.
Стояла халупа-развалюха в стороне от дороги, в месте сыром, в зарослях густых, вся от дождей оплыла да разъехалась. Казак крышу камышом перекрыл, стены побелил, печку переложил, а на большее и времени нет – он ведь еще и службу нес, его чуть не каждый день на кордоны гоняли. И все у него не ладилось. То посевы посохнут, то скотина заболеет, то конь захромает, то огород горная река смоет.
Казак на себя поначалу грешил – мол, здешних мест не знаю, потому во всем промашку даю. А причина была не в нем, а в том, что в этой хате, куда его князь наладил, – злыдни жили. Да такие вредные, что ежли б казак с детишками да с бабой не перекрестившись да не помолившись хоть день прожили, так их бы к вечеру злыдни смертью уморили.
Раз выделили казаку в полку, как многодетному и беднейшему, харч войсковой к празднику: соли, крупы, сала… Приехал казак домой довольный да радостный. Наварили они кулеша с салом, наелись. Достал казак скрипку, стал играть, а музыкант был он славный, а жена подпевать, а детишки плясать. Пляшут казачата, отец на них любуется, а только видит рядом с ними человечки какие-то корячатся: уродливые, маленькие, ручки-ножки тоненькие, мордочки гадкие, злые, и все в басурманском платье и в татарских туфлях. Догадался казак – злыдни!
Отложил он скрипку – злыдни в разные стороны по щелям разбежались, толкались, топтались, но спрятались. Казак им говорит:
– Эй, хозяева этого дома, что вы по щелям сидите, вам же там неудобно!
– Да ничего! Удобно! Мы в любом месте поместиться можем!
– Да вам же там сыро! А у меня для вас квартира готовая есть.
– Какая квартира?
– Да вот газыри с чеканкой серебряной.
Злыдни из щелей смотрят – красивые газыри. А главное, ежели в газыри залезут, то станет их хозяин носить, а они будут всему полку казачьему вредить, по всей Кубани.