Казачка. Книга 1. Марина
Шрифт:
Отец Борис ясными голубыми глазами своими посмотрел из под светлых бровей,
— А я и пришел себя предложить в залог… Вместо женщин. По крайней мере — вместо беременных и тех что с грудными. Отпусти их Султан, если в тебе осталась хоть капля чести. А со мной — что хотите.
Султан от нервов весь зачесался, запуская пальцы то в рыжую бородку, то за воротник камуфляжа,
— Ты меня на жалость не разводи! Что было — то прошло. У меня теперь другая честь. Была раньше десантная, а теперь ичкерская честь у меня… И с десантурой вашего Батова я теперь воюю.
— Женщин то все
Султан вдруг длинно выругался по — матерному. Забористо, смачно.
— Ну что ты пришел, Борис? Пришел бы ты в другой раз…
— И что? Ты бы выпил со мной? Тебе ж ислам не велит!
Султан достал из одного из многочисленных своих нагрудных карманчиков бронежилета черные светозащитные очки. Кликнул Махмуда.
— Позови главврача. Заманскую эту. Софью Давыдовну. Пусть собирает этих…
Он запнулся на слове «женщин», мягко с характерным акцентом выговаривая начальный слог…
— Женщин из родильного отделения пускай выводит. Свяжись с Батовым, чтобы не стрелял. Мы здесь еще долго сидеть будем. Пока Ельцин телевидения обещанного из Москвы не пришлет… И ты, Борис с ними уходи.
— Нет, останусь я у тебя. Потому как много у тебя еще больных здесь. А покуда люди русские православные здесь в плену у тебя, и я с ними останусь. Но за беременных и тех что с грудными — спасибо.
Телевидение потом показало, как двадцать женщин из родильного отделения выходили с грудными из больницы. Под белым флагом из простыни. И дикторы сказали, что это премьер Черномордин с бандитами договорился.
Маринка смотрела это по НТВ. По спутниковой антенне. И гостивший в ту неделю у матери — у миссис Самюэль ее сын Генри, сочувственно цокал языком, -
— Это ужасно! Это ужасно! Как вы должно быть счастливы, что уехали оттуда!
А Маринка наоборот. В последнее время стала выписывать всю английскую литературу по практическому садоводству. И принялась прикупать садовый инструмент — ножницы, секаторы, маленькие ручные опрыскиватели. В Кроули в филиале универмага Маркс есть большой отдел товаров для садоводов-любителей.
Потому как папа незадолго перед смертью все жаловался, что вредители — тля, шелкопряд… совсем замучили бедные вишенки.
И Маринка решила, что скоро поедет туда. В Новочеркесск. В Россию.
Приводить свой сад в порядок.
Конец первой книги.
Казачка
Cossack — woman
Казачка
Cossack — woman
Книга вторая
Маринкины сны
1.
Марина часто видела сны. В детстве так бывало, что даже боялась ложиться спать, вдруг увидит там… Кобу…
Откуда она его взяла, в каком кино подсмотрела — никто из родных так и не сподобился узнать. Но с трех еще годочков, бочком, бочком обходя некоторые в их саду места, она все приговаривала, — Коба… Здесь Коба живет. И когда родители спрашивали ее недоуменно, — кто такой Коба, — она округляла глазки, растопыривала пальчики и пытаясь придать своему
Она часто видела сны. Почти каждую ночь. Может и каждую, но виденное не всегда запоминалось. И в сны верила, как в продолжение дневной жизни, полагая в них либо зашифрованные послания от так рано ушедшей мамы, либо неразгаданные попытки собственной Маринкиной совести, которая пользуясь ночной слабостью разума, пытается сказать ей… Что сказать?
Что?
А и хорошие сны ей снились в ее саду. Под большой папиной вишней. Бывало, снился необычайный простор. Вот она подходит к краю обрыва, с которого видно на сотни верст вперед, подходит, разводит руки, словно это крылья, и грудью ложась на упругий теплый ветер — летит. В дальние края, туда, где ждет ее счастье.
А в Англии в последнее время что-то часто снился ей один и тот же сон, повторяясь с незначительными отличиями. Снился ей страх академической задолженности. Будто ходит она по аудиториям института, где все ее подруги, с зачетками наперевес штурмуют задерганных преподавателей… А у нее — ни одной курсовой, ни одной контрольной! И вот девчонки ей машут, Маринка, айда с нами зачет сдавать, а она непослушными ногами не знает и в какую сторону идти — то ли на кафедру экономики и планирования, то ли на бухучет, то ли на матстатистику — все одно — ничего у нее не готово, и ждет ее полный провал и отчисление из института. И мучило ее во сне не то что так страшно ей было вылететь из ВУЗа, а мучило сознание ускользавшего времени, мучила потеря той точки, за которой уже не ты контролируешь цепь событий, а они — события несут тебя по горной реке, где тебя бьет и бьет о камни… и неизвестно, когда перестанет бить и вынесет вдруг на чистую воду.
Два года всего в России не была, а Москвы и не узнать!
В Шереметьево таксисты приобрели какое то подобие европейского благообразия. Некоторые даже при галстуках. И машины поприличней стали, на смену ободранным ржавым «волгам» пришли «мерседесы»… Но врожденное хамство шоферское никуда не делось. Оно только слегка прикрылось фиговым листочком показного лоска.
— Мадам? Вам до центра? Всего двести долларов, мадам.
Маринка качает головой, улыбается. Из Хитроу за такую цену она бы пол-Англии в кэбе проехала, аж до Ливерпуля. С одной сумкой она теперь и на маршрутке до метро доедет. Зачем мафию поощрять?
А таксисты, с улыбочками, намеренно громко, чтобы ей слышно было, чешут все что думают про нее, и что она мол из бывших валютных проституток, и что таких как она — они бравые шофера…
Плохо женщине одной. Плохо, когда ее некому защитить. И от хамов — шоферов, от их злобной завистливой брани… Был бы жив ее Володя… Он бы в один миг заставил эту гнусную банду униженно извиняться.
Или Димка Заманский.
Плохо женщине одной. Без мужчины. Особенно красивой женщине.
Стоя в очереди на маршрутку, позвонила по мобильному домой в Кроули. Спросила Юльку, как там Аннушка. Уже соскучилась по ней. Вот только наладит в Новочеркесске быт, сразу Анечку заберет. И чтобы там ни говорили, мол дура, умные люди из России бегут, а она наоборот…