Казак на чужбине
Шрифт:
Казачьи офицеры, не разобравшись насколько ненадежно это судно и что может произойти из-за его недостроенности, восхищенно приговаривали.
– Название-то какое – «Живой»! С таким названием доплывем куда угодно, хоть до Европы, хоть до Америки.
Миноносец не доплыл даже до Константинополя. Сначала все складывалось как и у всех, в растянувшейся кильватерной колонне русских кораблей. На буксире на рейд его вывел пароход «Поти» и медленно, с большим трудом потащил его в открытое море. Море тихо и мирно переливалось яркими блестящими красками. Именно при этом морском торжестве и игре красок
За это занятие их не только отругали. Командир полка с комендантом корабля пообещали сразу же по прибытию в ближайший порт отправить их под военный суд.
– Какой суд, – недоуменно пожимал плечами стрелявший, – не по людям же.
– Эх ты, станичник! Ничего в своей жизни, кроме плуга и винтовки не знаешь. Про дельфинов есть красивая легенда, что они сродни людям, а вернее это люди и есть, только после какой-то катастрофы в море ушли.
– А катастрофа эта случаем не революцией называется? Может и нам к ним придется так же в море уходить. Великодушно станичники извините! Больше – ни-ни. Осознал, извините, – стал говорить стрелявший.
То ли это была очень плохая примета, а скорее по другим причинам, к концу третьего дня пути разыгрался небольшой шторм. Но и его было достаточно, чтобы у недостроенного миноносца отказало рулевое управление. За рулевого стал заместитель командира полка могучий полковник Ганьшин. Когда шторм усилился, буксирные канаты лопнули. Миноносец развернуло на волну, опрокинуло килем вверх и прибило через несколько дней к болгарскому берегу. Патрульный французский корабль подобрал на шлюпке семерых живых, в том числе одного десятилетнего мальчика и ещё двух мертвых казачьих офицеров.
По прибытию на рейд Константинополя Врангель прочитал об этом телеграмму французского командования и обратился к священникам:
– Отслужите молебен о погибших на миноносце «Живой», как только войска станут на место временной дислокации.
В молебне услышалось, казалось несовместимое: «Погибшим на миноносце «Живой» вечная память. Аминь!»
Часть вторая
Глава 1
К проливу Босфор «Екатеринодар» подошел утром 8 ноября 1920 года. То, что впереди находился пролив, определили даже далекие от морских дел казаки. Слева и справа по курсу корабля виднелись горы, а между ними – узкий, словно вырубленный проем, хорошо освещенный встающим солнцем.
По кораблю, от самой дымовой трубы, где примостился Дык-Дык со своей компанией и до самого дальнего и нижнего угла вонючего трюма понеслось:
– Земля! Земля! Берег! Берег!
Всем радостно представилось: наконец заканчиваются морские мучения и впереди нужно ждать только хорошее и радостное. Прекрасная, тихая и солнечная погода; спокойные, без волн воды пролива.
Пассажиры, не взирая на чины и ранги выплеснулись на палубы и, протискиваясь поближе к бортам, стали шумно переговариваться, окликая друг друга.
Капитан дал команду вахтенному рулевому максимально
Красные линии увядающих кленов, оранжевых и желтых ясеней и дубков, вечно зеленых хвойных деревьев, спускались прямо к береговой кромке и отражались в удивительно чистой синеве морской воды. Между деревьями виднелись квадраты и прямоугольники светло-коричневых, почти красных черепичных крыш, добавляя в эту цветовую гамму строгости и порядка. Вздымались остроконечные башенки минаретов.
А вот открылась глазу зубчатая стена старой полуразрушенной турецкой батареи, защищавшей когда-то вход в пролив Босфор.
– Так вот они какие, ворота Царь-града, – удивленно протянул войсковой старшина Исаев.
– Волей судьбы и мы варягами стали, – поддержал его есаул Степан Недиков.
– Не варяги мы, Степан Григорьевич – ответил войсковой старшина, – скорее бродяги, которых сюда домашние беды занесли. И не щит на ворота Царь-града несем мы… Только вот что? – задумался Филипп Семенович.
Пароход приблизился к берегу.
– Здравствуйте, – весело кричали турки, приветствуя входивший в пролив «Екатеринодар».
Приободрившиеся казаки, как будто и не было этой тяжелейшей недели, чувствуя себя словно спасенными из ада и находящимися в преддверии рая, тоже приветственно махали руками, стоявшим на берегу мужчинам и женщинам, также махавшим им платками.
– Кто там? Русские или турчанки? – спрашивали казаки.
– Должно быть, русские беженки или европейки, но только не турчанки, – разглядывая в бинокль встречающих, пояснил офицер.
– Турецкие женщины все в черном… И чтоб снять платок да махать им! Это, господа, просто немыслимо. Вера им не позволяет этого делать, понимаете, вера!
– Да на что она нужна, такая вера, если в таком укутанном виде своих баб заставляют ходить?
– Это что! У них есть и другие правила… Турки за измену своих жен камнями побивают.
– Камнями баб! До смерти? За измену? Ну, и порядки у них! Я так понимаю! Если наша казачка на посиделках не на того казака или не так посмотрит, лапанет там её кто-либо у пристенка… Еще куда ни шло! Такой бойкой тумаков отвесить можно. Пожалуйста, на здоровье! Не жалко! С приступок куреня за волосы, к примеру, спустить можно, чтобы мужа своего не позорила. Да так, чтобы до одной все ступеньки пересчитала! А чтоб убивать? Н-е-е-т, не по-христиански это…
– Здесь много чего не по-христиански… Так что мой вам совет: поменьше об этом говорите и, тем более, возмущайтесь. Не они к нам, а мы к ним приехали, а со своим уставом, как известно, в чужой монастырь не ходят.
Хор трубачей Восемнадцатого казачьего полка сыграл бодрый марш.
В такт маршу казаки замахали кто фуражками, кто папахами. От избытка нахлынувших на него чувств Дык-Дык вместе со всеми замахал белыми козьими носками грубой вязки.
Офицеры, выстроившись на палубе и колесом выпятив грудь, отдавали честь. Чиновники военного времени тоже приободрились и, подражая офицерам, подтянулись как на строевом смотре.