Казак на чужбине
Шрифт:
На рейде уже находилось около двух десятков больших и малых судов с русскими беженцами, которые как усталые перелетные птицы перекликались друг с другом, поддерживая связь в стае и пытаясь узнать друг у друга какая их ждет участь.
«Екатеринодар» встал впереди остальных, ближе всех к набережной Серкеджи.
– Нас первыми выгружать будут! – догадливо понеслось по палубам. И началось движение… Каждый высматривал себе путь, чтобы как можно скорее, в числе первых, сойти с корабля на твердую землю. Но неожиданно машину вдруг
– Карантин. Французы на берег нас не пустят, пока не пройдем санитарную комиссию, – объяснил генерал Гусельщиков штабным офицерам.
– Доведите до всех находящихся на корабле: придется ещё потерпеть. Думаю, что немного.
Призыв потерпеть ни на кого не действовал. У людей был только один, но казавшийся самым весомым аргумент:
– Нет сил, терпеть! Кончилось терпение в этом проклятом море.
Со стоявших на рейде кораблей стали отчаянно семафорить: «Погибаем от голода! Гибнем от жажды!»
Берег был рядом со столь желанной, необходимой в этот момент едой и водой, но подходить к берегу кораблям было запрещено. Наконец поняв, насколько накалена обстановка, французы стали доставлять на суда, стоявшие на рейде воду и хлеб.
Когда первый паровой катер подошел к «Екатеринодару» и перевесившиеся через леера пассажиры увидели, как плещется в большой бочке вода, люди криками и выразительными жестами стали показывать, как их измучила жажда. Один молодой казачок даже едва не свалился за борт, прямо в эту бочку. Первую бочку с водой, обвязанную для удобства подъема веревками, приняли на борт. Сразу возле нее пришлось выставить полукольцо часовых с обнаженными шашками. Мгновенно образовалась очередь. Один из первых к бочке с водой пробился пожилой, в старинном чекмене казак из станицы Луганской Кузьма Ремчуков. Дорогой, сильно страдая от жажды, кивая своей седой головой, он все приговаривал:
– Вот напиться бы вдосталь, тогда и умирать можно…
На борт подняли еще три больших бочки и очередь к первой сама собой рассыпалась. Дед Ремчуков, не ожидая такой удачи, оказался возле неё один. С необыкновенной ловкостью он черпанул из бочки цибарку воды и боясь, что его остановят или, не дай Бог, отнимут столь желанную жидкость, как можно скорее прошмыгнул к своему закутку под трапом. Но, не добежав до него трех шагов, остановился. Вороватым движением руки быстро поднес цибарку ко рту и стал жадно и торопливо пить, не замечая как холодные водяные струи текли сначала по седой бороде, по груди, по чекменю и так до самых шаровар.
Уже, казалось, цибарка наполовину опустела и легче стало деду её держать и должен наступить предел, но Кузьма, не переставая пил, пил, и пил, издавая хлюпающие звуки, как скотина в жаркий полдень на водопое у степной речки. Вдруг, резко обмякнув всем сухощавым, жилистым телом, Ремчуков навзничь упал на палубу и широко раскинул руки. Гремя самодельной кривой железной дужкой, цибарка откатилась в сторону. Подбежавший военврач полковник
– Кто дал ему воды? У него же мгновенный отек легких, – констатировал врач. – Глоток, два, ну, стакан, но не более, а тут – чуть ли не целое ведро!
– Да он сам эту цибарку схватил. Всю дорогу только и мечтал напиться, только об этом и говорил…
– Ну вот, мечта одного странника уже сбылась… Не приведи, Господи! – и все стали креститься.
С одного из рядом стоявших рядом с «Екатеринодаром» кораблей была ссажена дюжина кавказцев, пожелавших поступить в армию Мустафы Кемаль-паши, чьи войска стояли на азиатской части пролива.
Турки прислали за каждого кавказца по одному белому хлебу. Роскошный мягкий хлеб, разрезанный на равные куски сразу же исчез, как будто и не лежал на белой холстине.
Казаки смешливо, с иронией переговаривались:
– А еще желающих нету? А то, дюже хороший хлеб дают!
– Так туда ж берут только магометан, а мы христианской веры, мы ж необрезные!
– Обрезная это доска! А они обрезанные, понятно?
Между тем предприимчивые турки как-то сговорились с пулеметчиками и за сто двадцать турецких лир вместе с кавказцами был передан и пулемет.
Но недремлющие французы тут же решительно пресекли начавшуюся было торговлю и все остальные контакты с турками из Кемалисткой армии. Сначала они дали длинную пулеметную очередь над мачтами кораблей, а затем просемафорили, что больше предупреждений не будет. Если с русских пароходов будет сниматься оружие и, особенно, пулеметы, то с союзнических кораблей будет открыт огонь. А для большей убедительности, один из французских военных кораблей обогнул дугу возле казачьего плавучего городка и демонстративно встал с азиатской части пролива.
Наступил первый вечер пребывания казаков на рейде Константинополя.
Непривычно ранняя, с оттенками багрянца темнота, опустилась в бухту Золотой Рог. На минаретах мечетей, возвышающихся над заливом, разом, перекликаясь друг с другом взвыли муэдзины:
– Иль-Аль-Аллах!!!
Приснувший было Дык-Дык живо встрепенулся:
– Ну, завели свою бодренькую песню. У нас в станице как хоронят, так бабы над могилой вот так же воют. Ну-у-у-! Тоска! И так по сердцу скребёт, а он еще со своим пилячим воем.
Гаврила Бахчевников, в потемках рассматривая опустевший берег, ткнул пальцем:
– Вон… Видишь, серпы над этими мечетями? Вот этими серпами нам по одному месту и резанули. Я в бинокль видел… У них в орнаментах на мечети даже звезды нарисованы.
– Так то ж другие звезды! И красный флаг у Кемалисткой армии тоже другой, не такой как у наших красных.
– Достали вы своими разговорами, – ворочаясь с боку на бок во сне недовольно проворчал Федор Уляшкин. – В пути, что ли, не наговорились?