Казаки на Кавказском фронте 1914–1917
Шрифт:
В три перехода были в Эрзеруме. Шли скучно по испепеленной войной Турции. В Эрзеруме — дневка. Было часа 2 ночи, когда мой конный вестовой нервно постучал в двери и доложил, что прибыл новый командир полка и вызывает к себе полкового адъютанта.
На следующий день, перед выходом полка на фронт, Мистулов представилсясвоему полку. Именно — он «представился» полку, а не наоборот, предварительно вызвав к себе командиров сотен, с которыми обошелся очень по-дружески. Кстати сказать, половина из них были его сверстники. Есаул Калугин
Стояла исключительная слякоть. Снег еще не сошел полностью. Низко висели на небе темно-серые тучи. В серых черкесках, в непрезентабельном для глаза походном виде, в резервной колонне, за стенами древнейшей крепости Эрзерума тысячеконный наш 1-й Кавказский полк, совершенно не блеща своим внешним видом, ждал нового командира. На очень прытком коне-кабардинце, в темно-синей черкеске, при дорогом кавказском оружии в массивном серебре с позолотой, в кавказском наряде, в котором он мог представиться даже самому российскому императору, вихрем подлетел Мистулов к полку. В три прыжка осадил коня, блеснул клинком своей шашки вверх и очень громко, внятно и как-то гортанно протянул:
— Здо-ро-во, слав-ный Кавказ-ский по-олк!
Это было так неожиданно и так красиво, что полк в тысячу голосов громко ответил ему с радостью в своих глазах и сердцах.
Сказав несколько приветственных слов, Мистулов шагом, молча проехал по всем рядам 24 взводов полка, опытным взглядом боевого офицера изучая казаков, лошадей, седловку, вьюк и вообще весь строй полка. И молодецкий наш первоочередной полк, не забыв и на войне, что «фронт есть святое место», замер в строю, излучая только радость глазами, оценив и признав в Мистулове орла-командира, так необычно представившегося полку, так нарядно одетого даже здесь, в убогой Турции, на походе, на войне.
Это было 15 мая 1916 года. Мистулову тогда шел 47-й год, и по летам он считался молодым командиром полка. Он был холост.
Полк сразу же двинулся на юго-запад от Эрзерума. Стояла нудная дождевая мгла. На горах лежал еще снег, а под копытами лошадей — отвратительная слякоть.
В невеселую непогодицу с очень кратковременного отдыха под Сарыкамышем вновь на фронт, да еще по старой дороге — невеселы казаки были в строю. Как и мы, офицеры, казаки, конечно, думали — каков же будет наш новый командир полка?
Первый переход полк одолевал молча. Мистулов шел впереди на значительном расстоянии и тоже молчал. А что он думал — мы не знали.
На втором переходе полк спустился в травянистую бугорчатую долину. Было тепло и приятно. Здесь была уже настоящая весна. Радостно светило солнышко. Подозвав меня к себе, командир вежливо спросил:
— Поют ли песни в сотнях?
Удивленный таким вопросом, я ответил ему так:
— Конечно, господин полковник!
Сделав продолжительную паузу по времени и расстоянию, Мистулов свернул своего коня с дороги, и, когда с ним поравнялась головная 4-я сотня, он вдруг громко скомандовал:
— 4-я сотня, слушать мою команду!.. Песельники — вперед!..
4-я сотня, как и все остальные сотни, шедшая молча и сосредоточенно
— Ну… какую песню?
И пока казаки торговались, к ним прытко подскочил Мистулов и весело, словно старший товарищ, сказал:
— Не так, братцы! Слушайте меня: по команде «Песельники — вперед!» вы выскакиваете из своих рядов широким наметом, лихо, весело и летите в голову сотни. Запевала при приближении к вам должен громко и растяжно уже начать песню, а вы, хотя бы еще и не построились, должны мощно и громко подхватить ее. Поняли?
— Так точно, поняли, ваше высокоблагородие! — громко, с удивленной улыбкой на лицах ответили казаки.
— Ну, так начнем! — продолжает Мистулов. — Кто у вас запевала?
— Я, ваше высокоблагородие! — отозвался младший урядник Яков Квасников, казак станицы Тихорецкой.
— Ну, а теперь по своим местам и сделайте так, как я вам рассказал! — закончил Мистулов, поощрительно улыбаясь всем, кто его слушал. И когда песельники вошли в свои ряды, и когда Мистулов новой командой сам выкрикнул: «Песельники — вперед!» — они весело скакали в голову своей сотни под веселые же взгляды всех. А молодецкий урядник Квасников, джигит, песельник и танцор, умышленно задержавшись позади всех, а потом, обгоняя их широким наметом, огласил весь строй высоким баритоном:
С Богом, кубанцы, не робея, Смело в бой пойдем, друзья…И к этому времени сам, уже появившись впереди двухшереножного строя песельников, с поднятой вверх сложенной вдвое плетью, он, круто повернувшись в седле к ним, взмахнул плетью полукругом над своей головой и бросил ее вниз перед сосредоточенными лицами казаков — был громко, задорно и воинственно подхвачен ими:
Бейте, режьте, не жалея, Басурманина-врага…Прослушав песню, Мистулов горячо поблагодарил казаков, и после этого, казалось бы, совершенно незначительного случая нить сердечной доверенности к своему новому командиру пронизала весь полк.
Мистулов был психолог.
Мистулов в боях и на биваке
Мы — на фронте. Начались бои с турецкой пехотой. И будь то две, три, одна сотня в цепи — Мистулов обязательно проедет к ней. И идем мы верхом на лошадях позади цепи казаков — он, за ним полковой адъютант и дальше, рядом, два их конных вестовых. Турецкие пули посвистывают над нашими головами, и так это неприятно ощущать их полет «во фланг». Казаки удобно залегли за бесчисленными каменьями, пощелкивают из винтовок, а Мистулов, проезжая их, словно и не видит. Казаки оглядываются на своего «странного» командира полка и осклабливаются во все свое лицо.