Казанова
Шрифт:
Каковы любимые блюда Казановы? Сыры (кстати, известные афродизиаки), которые он обожал в то время, когда из-за сильного запаха их обычно исключали из меню элегантных обедов. Он даже подумывал написать словарь сыров, сорта которых столь же многочисленны в Италии, как и во Франции, и твердые, и мягкие. У него была явная слабость к трюфелям, возможно, потому, что этим грибам также приписывают мощные возбуждающие свойства. Больше всего он любил устрицы. Он был способен проглотить сотню за один обед. Возможно, для него не было более вкусного блюда, потому что они даже формой своей напоминают женский половой орган, а потому снова находятся на стыке гастрономического и эротического. «Приготовив пунш, мы забавлялись тем, что ели устрицы, обмениваясь ими тогда, когда они уже были у нас во рту. Она протягивала мне на языке свою, а я одновременно вкладывал ей в рот мою; нет более похотливой, более сладострастной игры для любовников, она даже смешна, однако не становится от этого хуже, ибо смех создан только для счастливых.
«Эти пять девушек были как пять превосходных рагу, которых непременно хочется отведать чревоугоднику», – заметил однажды Казанова, глотая слюнки. Это следует понимать буквально, поскольку наступает момент, когда гастрономические и сексуальные наслаждения почти сливаются друг с другом. Очаровательное сердечко должно быть сластолюбивым, считает венецианец. Любовная комедия начинается за столом, но и на ложе любовники продолжают вкушать, только уже друг друга. Известно, что Казанова провел большую часть жизни, путешествуя, наслаждаясь как гурман национальными блюдами и женщинами местного урожая. «С той же шутливой и естественной ненасытостью князь удовольствия выбирает себе невест, когда, торопясь, удовлетворяется на привале легкой победой, не тратя времени на прелюдию. (…) Ради единственного за день перерыва на еду во время путешествия уроженец Юга, эпикуреец, которого страшит одиночество, сочетает удовольствия, используя ежедневные съедобные случаи как преддверие любви: “Не имея склонности к еде в одиночку, я велел подать два прибора. Вероника, поужинав с нами, заслуживала этого отличия”. Эти альковные анекдоты состоят из одного эпизода – эпизода потребления, насыщения чувств, аналогичного предшествующему или последующему ужину, краткость которого не исключает ни сладострастия, ни изысканности. Каждый переезд, таким образом, отмечен женским именем и меню, описанным с точностью туристического справочника, ибо венецианцу нет равных в неутомимой импровизации, веселости, в искусстве жить, возрождаемом каждый день согласно его причудам» [95] .
95
Catherine Toesca, Casanova, un V'enitien gourmand, Paris, 'Editions du Ch^ene, 1998, pp. 93–94.
Казанова также обожал выпечку, которую покупал на рынке за несколько багатинов – мелкую местную монету. «Эти panni, без всякого сомнения, своим видом и названием соответствуют своему назначению: bufeto (сухарики) монахов, ciopa, paneto дожей, roseta молодых девушек, potta, имитирующая женские половые органы, и pandoli, символизирующие восставший пенис, – пишет Катрин Тоска. – Он запивает их белым вином, ombra, ибо в Венеции отдают предпочтение белому вину, тогда как в Тоскане пьют только красное».
В 1757–1759 годах, во время свого пребывания в Париже, Казанова, существенно обогатившись благодаря лотерее, мог как нельзя лучше удовлетворять свои ненасытные аппетиты. Этот гастрономический дебош разворачивался в Малой Польше – модном квартале, расположенном за городской чертой. За сто луидоров в год он снял у Марена Леруа, разбогатевшего торговца фруктами, прозванного «королем масла» с тех пор, как Людовик XV объявил, что тот продает лучшее масло в Париже, большой дом, прозванный Краков-на-вольном-воздухе. Сады при усадьбе соседствовали с садами герцога де Грамона. Там были все удобства, в том числе ванные и конюшня, в которой находилось не менее двадцати стойл, а главное – хороший погреб и большая кухня со всей необходимой утварью. Хозяин даже предоставил ему превосходную кухарку, мадам Сен-Жан, которую все звали Жемчужиной: говорит само за себя.
«Образ жизни, который я вел, прославил Малую Польшу. Там поговаривали о пирах, которые я себе закатывал. Я велел откармливать цыплят рисом в темном помещении; они были белы как снег и отменно вкусны. Я добавлял к великолепию французской кухни все, что могло соблазнить лакомок в остальных европейских кухнях. Макароны с suguillo, рис то в pilao, то в cagnon и oilla putrida были у всех на устах (…). Дамы из высшего общества и искательницы галантных приключений являлись по утрам прогуливаться по моему саду (…): я давал им свежих яиц и масла, превосходившего знаменитое вамбрское. А потом – вдоволь вишневого ликера, лучше которого нигде было не сыскать» (II, 188).
Не менее важно, чем сами продукты питания, было искусство себя держать и наука застолья. Нужно уметь накладывать себе пищу, есть по правилам. Когда на Корфу юному Джакомо поручили разрезать жареную индейку, он искромсал несчастную птицу, порвав ее на шестнадцать кусков. Полная катастрофа! Какое унижение от подобной неловкости, которая изрядно насмешила всю компанию!
Гастрономические наслаждения привлекают Казанову и потому, что стол как нельзя лучше служит местом общения. Разговоры смешиваются с едой. Остроты добавляют пикантности блюдам. Рот одновременно находит себе двойное применение.
После наслаждения любви самым главным удовольствием для Казановы всегда было устраивать сказочные приемы. Его радость была тогда прямо пропорциональна удовольствию гостей. Так, в феврале 1760 года он устроил в Брюле роскошный и богатый банкет. «В большом зале стоял стол, накрытый на двадцать четыре персоны; приборы золоченого серебра, фарфоровые тарелки, а на буфете – огромное количество серебряной посуды и большие блюда золоченого серебра. На двух других столах, в другом конце залы, я увидел бутылки, наполненные самыми прославленными винами всей Европы, и сласти всех видов(…). [Дворецкий] мне сказал, что будет всего двадцать четыре перемены блюд; однако я получу двадцать четыре блюда английских устриц и один десерт, которые покроют весь стол. (…) Английские устрицы закончились лишь на двадцатой бутылке шампанского. Завтрак начался, когда общество было уже навеселе. Этот завтрак, который как раз и состоял из одних закусок, оказался великолепным обедом. Не выпили ни капли воды, ибо рейнское и токайское этого не терпят. Прежде чем подали десерт, на стол поставили огромное блюдо трюфелей. Его опустошили, по моему совету запивая их вишневым ликером» (II, 260). Нужно было произвести впечатление на гостей, пустить пыль в глаза. Казанова делал ставку на радушие Амфитриона, чтобы поставить себя в обществе. Он угощал, а взамен хотел получить признание.
Подобная показуха не мешала ему, однако, придерживаться простоты во вкусах, когда он не вращался в обществе. Будучи в Париже, «он не брезговал есть в харчевне, погуляв по Венсенскому лесу, или присесть за стол в забегаловке “Гро-Кайу” на берегу Сены, или в трактирах для матросов, – пишет Нед Райвал. – Там подавали рыбу с красным вином и луком, голубей, жаренных на решетке, и говядину, нашпигованную салом, по новому рецепту. Ну и что ж, что в таких заведениях не самое изысканное меню. К кухне он относился так же, как к женщинам: блюда, которые он любил, всегда казались ему вкусными, так же, как запах той, за кем он ухаживал, был ему сладок… если она сильно потела». Вероятно, памятуя о своем детстве и кухне своей родной Венеции, Джакомо всегда питал слабость к относительно простым блюдам, не требовавшим подготовки и сложных приготовлений. «Все было превосходно, потому что ничто не стоило большого труда» – такая формулировка звучит у него не раз. «Его кулинарные истории провозглашают первородную простоту, а его средиземноморские рецепты нам знакомы. Тонкое равновесие между вкусом и умением предков, опиравшемся более на изысканность исходного продукта и передачу секретов в семье, чем на моду. Народные блюда не были извращены иной кулинарной культурой» [96] ,– отмечает Катрин Тоска.
96
Catherine Toesca, op. cit., p. 101.
«Природа велит питаться, – объясняет Казанова, – и дабы это не превратилось в тяжкий труд, она наделяет нас чувством, которое именуют аппетитом, и получает удовольствие, удовлетворяя его». Подлинное наслаждение невозможно, если ты вынужден по-варварски немедленно удовлетворять насущную потребность. Очевидно, что Казанова всегда был настоящим гурманом, поскольку наслаждение хорошей едой обеспечивало связь между первичными позывами сексуального голода, преобразованными в тонкую эротическую игру, и голодом физическим, облагороженным гастрономическими изысками цивилизации XVIII века. В плане эротического и гастрономического удовольствия цивилизованного человека от первобытного отличает лишь способность это удовольствие растягивать. Распутник должен «пострадать» от голода, чтобы лучше насладиться жарким. С риском быть обманутым в любви.
XXIV. Италия в последний раз
Уже давно его гнала по свету не любовь к приключениям, как в молодости, а, скорее, угроза неминуемой старости. Поэтому он чувствовал, как нарастает в его тоскующей душе желание вновь увидеть свою родную Венецию, желание столь сильное, что он, точно птица, понемногу спускающаяся с высот, чтобы умереть, описывал вокруг нее сужающиеся круги.
Вернувшись во Францию, Казанова приехал в Монпелье через Перпиньян, Нарбонн, Безье и Пезена. Он с наслаждением возвратился на юг Франции, где уже не чувствовал себя на чужбине.