Каждый раз наедине с тобой
Шрифт:
— Мне не хорошо, — повторила ему едва слышно.
— Прекрати терять сознание, я не намерен ещё раз нести тебя на руках. Ты не совсем в категории пушинки.
— Ты никогда не бываешь вежливым? — с трудом спросила она.
— Больше никогда, — единственный ответ, который он успел ей дать прежде, чем, несмотря на предупреждение, девушка вновь потеряла сознание.
ГЛАВА 4
Леонора
Когда я падаю, меня останавливают его руки. Мне кажется,
И мне на самом деле кажется — я лечу.
Хотела бы взмахнуть крыльями, но не могу.
Я как шершень, который не может взлететь.
Потом открываю глаза и понимаю, где я. Моё лицо прижато к груди Харрисона Дьюка. Сказал, что не намеревается больше носить меня на руках, но делает это. В его груди у меня под ухом слышно отчетливое бормотание, оно раздаётся как эхо гармоники. Уверена — адресует не самые приятные слова, измученный моим весом. На мгновение испытываю стыд из-за того, что такая толстая. Чего не случалось со мной давно.
С детства до юности я испытывала стыд очень часто. Оглядываясь назад, и с опытом, достигнутым за годы терапии, я знаю, что никогда не страдала ожирением, как настаивали мои родители. Будучи молодой девушкой, я имела более выраженные формы, с чем стеснительный тринадцатилетний подросток мог когда-либо смириться. Совершенно точно была за пределами размеров, которые считались приемлемыми для того, чтобы выглядеть как Барби. Но я не выглядела как ужасный слон, с которым меня сравнивали. Конечно, я бы никогда не приняла участие в конкурсе красоты: моя грудь выглядела не холмиком, а горой, мой живот образовывал две мягкие складки, когда я наклонялась вперёд, а мой зад явно походил на контрабас, а не на банджо. Тем не менее, я не заслуживала постоянных упрёков от отца, который после трофейной жены, хотел бы также похвастаться и дочерью, и от трофейной матери, которая хотела бы хвастаться своей причастностью. То, что я этого не заслуживала, поняла позднее, благодаря доктору Финну, моему психотерапевту: но тогда чувствовала себя неудачницей, позором, недоработкой, провалом. Бегемот среди лебедей.
Теперь в объятиях злого Харрисона Дьюка, который меня несёт, но скорее предпочёл бы перетащить мебель, наполненную камнями, меня снова мучает чувство неполноценности. Я вешу слишком много даже для такого как он, сильного и крепкого. Я проклятый слон. Если он помнит красоту своей бывшей жены, то сделает беспощадное сравнение.
Доктор Финн побила бы меня символически, но решительно. И она была бы права. Но я тоже права: прямо сейчас, среди недомогания и одолевающих меня воспоминаний, я снова беспомощный подросток.
Когда мне станет лучше, я вернусь, взяв топоры и арбалеты, вновь окружая себя щитами и валами, которые воздвигала годы. Теперь, к сожалению, я чувствую себя совершенно голой.
Я краснею, вспоминая, что ранее он меня раздевал. Не позволю ему сделать это снова.
Краснею, думая о нём голом, и закрываю глаза, как будто Харрисон продолжает стоять передо мной, и я отказываюсь его видеть. Не потому что он не красив, а именно потому, что красивый.
Тепло камина заставляет меня понять, что мы вошли в дом. Харрисон
Окей, я поняла, что моё присутствие не радует. Но знай, что твоё для меня тоже не переносится на дух.
Я остаюсь одна. Или вернее, остаюсь с четвероногой свиньей, которая так за мной наблюдает, что если бы я не была в бреду с лихорадкой, то интерпретировала как экспансивное любопытство. Напуганная, отодвигаюсь спиной по матрасу. Принц, кажется его так зовут, большое розово-серое животное, пятнистое как корова и совсем не грязное или вонючее. Он подходит к краю кровати, хрюкает и нюхает меня снизу.
— Ты ведь меня не съешь? — спрашиваю я и пытаюсь вспомнить, что едят свиньи.
Даже этот страх бесполезен, детский, как и моё сердце. Когда чихаю и меня охватывает холод, понимаю, что должна избавиться не только от своей глупости, но и от мокрой одежды.
Я скатываюсь с матраса и при этом слежу за свином, который... виляет хвостом. Возможно, я неправильно поняла из-за повышенной температуры, но мне кажется, что он даже улыбается. Смотрит на меня, виляет хвостом и улыбается. Если он заговорит, я закричу — клянусь.
Второй раз за несколько часов я добираюсь до ванной комнаты, граничащей со стеной и шкафом. Без двери, нет даже занавески. Я внимательнее оглядываюсь вокруг: вижу маленький туалет, раковину, душевой поддон, который больше похож на дыру в полу. Это определенно не похоже на ванную комнату в отеле «Four Seasons».
Снимаю одежду, которая тяжело падает на пол. Мне нужно также избавиться и от нижнего белья. У меня нет ничего на замену, пока не высохнет это.
Если б мне сказали: «Ты окажешься дома у Харрисона Дьюка обнажённой», — я б не поверила и не знаю, что сделала для более быстрой реализации такого предзнаменования. Сейчас, когда нахожусь у него, отдала бы не знаю, что, только бы не быть здесь.
Заплачу любую цену также за ванну с обжигающей горячей водой и гектолитром медовой пены, но сомневаюсь, что в этой монашеской келье имеется горячая вода, а единственное мыло — большая плитка зеленоватого оттенка, которая лежит на раковине. Беру её, чтобы понюхать; она жирная и выскальзывает из рук. Падает на пол с глухим стуком, как настоящий кирпич.
Принц начинает хрюкать, направляясь к двери. Я в панике — понимаю, что оставила сменную одежду на кровати. Немедленно нужно её взять, пока Харрисон не переступит порог!
Мне вновь кажется, что моё сердце разрывается. Я ощущаю его повсюду: бьёт в голове, во рту, расширяется в грудной клетке и затрудняет моё дыхание. Ощущаю себя вялой и словно в тумане. Реальность вдруг, кажется, стала сделана из медленно сменяющихся снимков, разделённых чёрными интервалами. И в одном интервале я поскальзываюсь на мыле и оказываюсь на полу.
Боль ничто по сравнению со смущением.
Мне хочется плакать, и быть может я действительно плачу, когда пытаюсь встать.
Я растянулась на полу на четвереньках, практически голая, за исключением трусиков. Без очков плохо вижу, наверняка у меня температура, и мне хотелось бы стать достаточно тяжёлой, чтобы пробить пропасть, которая сможет поглотить меня навсегда.