Каждый раз наедине с тобой
Шрифт:
Если вначале Харрисон вёл себя словно меня ненавидит, то теперь словно я не существую. Принц остаётся единственным источником вежливости и тепла в этом жалком и ледяном доме.
Неожиданно, после того как вновь развёл огонь, он поставил разогревать суп из банки даже не спрашивая, голодна ли я. Не могу больше молчать и шепчу:
— Мне жаль. — И после его, наполненного желчью молчанием, — не должна была затрагивать тему… понимаешь, что имею в виду. Это было мелочно с моей стороны. Знаю, сколько ты пережил когда…
Мужчина развернулся
— Напротив, ты не х..я не знаешь.
— Наверное нет, однако мне жаль. Я знаю, что… как себя чувствовал.
— Как себя чувствовал когда? Когда жена перетрахала весь Лос-Анджелес или когда журналисты доставали, не переставая?
— Я знаю, каково это — когда кто-то, кого любишь и кто должен любить тебя, старается изо всех сил, чтобы ты ощутил себя дерьмом. И журналисты… какое-то время доставали и меня тоже, хотя и по другим причинам.
Его взгляд не менее враждебен, чем раньше, он явно не поверил ни одному моему слову или его не заботило ничего из сказанного.
— Ты так хорошо выучила урок, что стала журналистом, чтобы иметь возможность в свою очередь е…ть кому-то мозг. Огромнейшие поздравления.
— Я человек не такого типа, — возразила, оскорблённая.
— Нет, ты другая, — заявляет насмехаясь. — Каким может быть оксиморон, ты журналист с совестью (прим. пер: Оксиморон – сочетание логически не совместимых понятий. Например – звонкая тишина, мёртвые души, горячий снег). В самом деле ты пришла сюда, чтобы влезть в моё дерьмо и спрашивать вновь «что вы испытали, когда увидели свою жену с раздвинутыми ногами на обложках «The Sun e Star Twenty»?
Меня шокирует, как он обо мне думает, словно приписывает вину, к которой я не причастна и что нахожу отвратительным.
— Я не намеревалась спрашивать у тебя ничего подобного, — возражаю я. — Мои вопросы касались бы только твоих книг. То, что недавно сказала… про Реджину… не входило в мой список. Ты спровоцировал своими ужасными манерами, я не хотела её упоминать.
— Как будто я в это поверил. Чёртовы писаки преследовали меня повсюду, пока не начал стрелять в них. Возможно, должен выстрелить и в тебя. Всё равно, как только вернёшься в город, состряпаешь прекрасную статью о том, какой Харрисон Дьюк мудак, и выстрел из дробовика поможет тебе доказать правоту, не так ли?
— Ох, что касается этого, то мне поверят и без выстрела. Твой легендарный характер не нуждается в доказательствах. Конечно, сейчас стал хуже, никто не поверил бы, что ты превратился в святого отшельника.
Ожидаю от него следующего пренебрежительного комментария, но ни с того ни с сего Харрисон издаёт своего рода смешок. Больше похожий на дьявольскую ухмылку, смешанную с животным рычанием. Но точно ближе к проявлению веселья, которое могла бы от него ожидать. Наконец заявляет:
— Вынужден признать, что ты не ошиблась. Но и я не ошибался, заявляя, что ты журналистка, как все другие. Ты обманула Херба своими острыми статьями и заставила его поверить, что у нас состоится сугубо литературная беседа, не затрагивая этой шлюхи, моей бывшей жены. Называется «замани и обмани» — блестит, но не вода. Как кусок стекла, который перережет горло.
Несколько минут наблюдаю за ним в молчании, в свою очередь высказывая всё беззвучно. Затем оглашаю весь список вопросов, которые
Это последнее соображение по понятным причинам держу при себе.
Харрисон серьёзно на меня смотрит и потом снова приподнимает уголок рта.
— Я понял, — выдавливает он скупо.
— Что ты понял?
— Ты не из числа журналистов, зацикленных на Реджине. Ты принадлежишь к другой категории.
— Какой категории?
— Зацикленной на мне. Признаю, твои вопросы менее дебильные чем в среднем, но преследуют всегда одну цель. Встречался со многими из них, у всех один и тот же блеск в глазах и убеждение, что именно у них получится сподвигнуть меня на написание нового шедевра тысячелетия. Все убеждали, что Реджина разрушила моё вдохновение, отправив в забвение. У всех имелись намерения пробраться в мой мозг через член. Но видишь ли… даже если мой член довольно долго твёрдый и не привередничает много, до мозгов ты никогда не доберёшься.
Я уставилась на него с яростью разочарования.
— Я не заинтересована ни в одном, ни в другом. Мужчина, который не церемонится, обладает больным мозгом — это не большое искушение. А теперь я хочу есть.
Подхожу к нему, забираю из рук тарелку с разогретым супом и опускаю в неё ложку. Сердце бьётся с сумасшедшей скоростью, и на мгновение я опасаюсь, что тарелка выпадет из моих рук. Сажусь перед камином, как потрясённая девочка, которую застукали за шалостью, а она по своей наивности предполагала, что разгадать её будет невозможно.
Потому как откинув в сторону вульгарные части, Харрисон угадал всё.
Одно время хотела стать для него музой. Мечтала любить его и быть им любимой. Видеть, как он пишет и первой читать его романы. Рассказывать ему свои секреты и слушать про его. И занять его разум.
Не утешительно узнать, что стала одной из многих, слишком сентиментальной обманутой поклонницей, которой предназначено столкнуться в реальности с непревзойдённым идолом, оказавшимся слишком несовершенным и слишком человечным.
ГЛАВА 5
Если бы Харрисону сказали, что захочет узнать её получше, то не поверил бы. С другой стороны, если бы сказали — он будет спать на полу и не разбудит её, потому что пожалеет, такую неуклюжую и в лихорадке, то рассмеялся бы с резкостью того, кто думает, что оказался в мире сумасшедших.
Вопреки этому он спал на полу, после того как проверил её в последний раз и понял, что Леонора дрожит. Он подкинул дрова в камин для большего огня и накрыл девушку дополнительным одеялом. А сам заснул вместе с Принцем перед камином. Не то чтобы Дьюк боялся неудобств — его жизнь уже и так стала практически спартанской, полностью исключая понятие роскошь.