Казна императора
Шрифт:
— А кто она, эта пани Стефания? — вопрос вырвался помимо воли, но Ронцкий воспринял его как должное и охотно пояснил:
— Ее муж — управляющий банком, так что интерес у панства к пани Стефании двоякий, — едко заметил Ронцкий и, введя поручика в комнату, где у рояля музицировала группа молодежи, сказал: — Ну а это моя Анеля. Зосе здесь еще рано бывать, она дома…
Панна Анеля, круглолицая темноволосая хохотушка, чем-то неуловимо похожая на отца, огорошила поручика внезапным вопросом:
— А что, пан Тешевич,
— Не знаю, — поручик пожал плечами и постарался ответить по возможности честно: — Поймите, я с четырнадцатого года на фронте, пардон, привык ко всему.
— Нет, это так ужасно… Я, конечно, ненавижу этих мерзавцев. Их физиономии так и стоят у меня перед глазами, но знаете… — панна Анеля доверчиво взяла поручика за рукав. — Когда я думаю, что их больше нет и это сделали вы, мне делается страшно, и я вас тоже боюсь…
— Не надо, панна Анеля, — теплая волна толкнулась в груди Тешевича. — Я вас уверяю, меня бояться не нужно, и то, что я сделал, надо было сделать давно…
— Так что, выходит, пан Ронцкий трус?
— Отнюдь, — Тешевич посмотрел на задавшего вопрос довольно надменного юнца. — Пан Ронцкий поступил совершенно правильно. Ему было чего опасаться, а мне нет, только и всего.
— Значит, вы хотите сказать, что другие трусы?
Тешевич смерил тяжелым взглядом мальчишку, явно нарывавшегося на скандал.
— Я не знаю, кого вы имеете в виду, — поручик с трудом сдержался.
— Нас! — Юнец гордо закинул голову. — И если бы эти бандиты пришли ко мне, то я… Я…
Таившаяся до поры до времени злость вырвалась наружу, и Тешевич, не желая больше сдерживаться, рубанул по-армейски:
— Наложил бы в штаны.
Панна Анеля фыркнула, деликатно прикрывая ладошкой рот. Еще кто-то из сгрудившихся возле рояля хмыкнул, а никак не ожидавший такого афронта юнец сначала весь пошел красными пятнами, а потом просто взвился.
— Цо?! Цо пан мувив?…
— То, что слышал, — зло огрызнулся поручик.
— Ах так!… Добже… Прошу панства до залу!
Юнец пробкой вылетел из комнаты, и Тешевич, стремясь парировать дальнейшие выходки, пошел за ним.
— Панове, увага!… — действительно выскочивший на середину зала юнец замахал руками. — Цей пан оскорбил нас всех!… И я… Я!… Если бы был вправе, то вызвал бы его на дуэль!
Танец оборвался, все кругом зашумели, и по неодобрительным репликам да и по самой атмосфере Тешевич понял, что те, кто спровоцировал скандал, остаются в меньшинстве.
— Зачем же дуэль? — Тешевич вышел на середину и остановился напротив юнца. — Пан может сыграть со мной в русскую рулетку…
— Цо?… Какая еще рулетка?
— А вот…
Медленным движением Тешевич вытянул из-под полы револьвер, освободил шомпол, и конические, маслянисто-желтые патроны во внезапно наступившей тишине со стуком начали падать на пол. Когда в гнезде
— А теперь вы, пан, не знаю, как вас…
— Цо?… Я?… — юнец завертелся под презрительно-насмешливым взглядом и вдруг взвизгнул: — То е ниц!… То е фокус!
— Фокус? — переспросил Тешевич и, неожиданно вскинув револьвер, прицелился в угол.
Барабан провернулся еще дважды, прежде чем в зале прогремел выстрел, и пуля, сколов часть штукатурки, ушла глубоко в стену. По залу поплыл едкий пороховой дым, и Тешевич, окинув взглядом остолбеневших зрителей, негромко, весомо роняя каждое слово, сказал:
— Запомни, пан… Здесь нет никаких фокусов. И шуток я не люблю. А если играть со мной желания нет, то я не настаиваю…
Ни на кого не глядя, Тешевич пошел к выходу, и вдруг возле самой двери его перехватила пани Стефания.
— Браво, мой друг! — Ее глаза просто обдали Тешевича восторженно-синим блеском. — Я это могу оценить…
Поручик зло глянул на нее и, едва не обматерив экзальтированную дамочку, вышел вон…
Последний час перед Москвой вдоль железнодорожной колеи замелькали дощатые пригородные платформы, дачи, и один раз торжественно проплыла явно пришедшая в упадок помещичья усадьба. Шурка нетерпеливо поглядывал в окно и молчал. Ему страстно хотелось, чтобы их долгая, двухнедельная дорога с ее неурядицами, пьянством и солдатскими драками наконец кончилось.
И вот, оказавшись в конце концов на Каланчевской площади, Шурка растерянно озирался, глядя то на выстроенный в псевдорусском стиле Ярославский вокзал, то на снующий вокруг городской люд. Здесь, у трех вокзалов, поручика буквально оглушили шум и суета города, от которой он, как ни странно, успел отвыкнуть.
Из этого состояния его вывел неунывающий Чеботарев, который бесцеремонно хлопнул поручика по плечу и весело сказал:
— Эх, Шурик, в Сандуны бы сейчас!…
Яницкий, и так все утро старательно пытавшийся в вагонном туалете смыть с себя паровозную копоть, немедленно согласился:
— Я готов!
— Пока рано, — Чеботарев сразу посерьезнел. — Нам в одно местечко сначала надо…
Полковник сделал решительный шаг вперед и тут же, вслух чертыхаясь, отскочил обратно. Яростно загудевший клаксоном изрядно помятый «Делоне-Бельвиль» проскочил мимо них и, дребезжа всем кузовом, не переставая гудеть, поехал дальше.
Чеботарев поглядел вслед автомобилю, резко, из-за людской толчеи, сбавившему скорость, и покачал головой:
— М-да… Были когда-то и мы рысаками!