Казна Кальвадоса

Сорокин Александр Сергеевчич

Степанов пил кофе, как райский напиток. Вытянутые ноги в расстегнутых ботинках отдыхали в истоме. Дружески смотрели вершины Альп. Степанов ощутил наслаждение жизнью. Кайф – это не кататься. Не хотелось думать ни про Москву, ни про Данилу Евгеньевича со Скакуновым, верно уже бродящим по улицам Асунсьона. Начальник мечтал подобраться поближе к сокровищам, контрразведчик – запечатлеть на плёнку пару-тройку военных объектов.

– Так вы по поводу моего неразумного брата? Я спрашивал или забыл? – Кальвадос откинулся в шезлонге.

– Так точно.

– Завидую людям, обладающим точностью. У меня же провалы в памяти. Проявилось лет восемь назад. Выхожу я из супермаркета… Ездить за едой на неделю в магазин я предпочитаю один. Чтобы быть миллионером, знаете, приходится экономить. Я не вызываю водителя в

выходные… Выхожу из супермаркета и ловлю себя на мысли, что не могу вспомнить, куда поставил машину. Много лет я езжу в один и тот же магазин и, видно, он мне так надоел, что я уже не хочу помнить, где моё авто. Тоже и с братом… Кальвадос – человек до предела экзальтированный. Ещё в детстве он уговорил меня рыть ход из Америки в Японию. Брат уверял, что мы прокапаем, нужно лишь усердие. Сколько мы земли вынесли из склада для сельскохозяйственных инструментов, уму немыслимо! Дыру мы закладывали старыми мешками, чтобы никто не догадался. Брат предполагал выстроить лифт через Землю и тем решить проблему расстояний. Нам, естественно, следовало на предприятии озолотиться. Ход в Японию нашли. Единственный раз в жизни отец тогда выпорол нас ремнём. А озолотились мы на другом. Брат – получив отцовское состояние, а я – разливая яблочную водку… Повзрослев, Кальвадос перестал копать тоннели в Японию, но он искал золото майя, ацтеков, инков. Занимался химией, пробовал извлечь драгоценный металл химическим путём. Я предполагал, он спустит на экспедиции и опыты отцовское наследство. Но ему хватило ума оставить кое-что дочери. Много лет мы не виделись, обмениваясь лишь рождественскими открытками. Тем более для меня было удивительно, когда позапрошлой осенью поздним вечером раздался звонок в дверь моего дома здесь в Санкт-Морице. Дворецкий открыл дверь. На пороге стоял мой родной брат, которому следовало в это время находиться за девять тысяч миль отсюда, совершенно голый и дрожащий от холода. Руки он держал на причинном месте и тяжело дышал, словно бежал, спасаясь от погони. Подошвы стоп его, порезанные об лёд, кровоточили. Сильнее всего меня поразила голова, вернее, лысый череп брата. По нему точно прошлась картечь. Мелкие кровоточащие ранки, а на темени разворочанная, большая. Часть ран скрывали стежки кетгута. В ранке на затылке кетгут не завязали. Я ввёл брата в дом, закутал его пледами, моя одежда оказалась ему немного мала. Обычно разговорчивый брат молчал. Он глядел на меня бессмысленными глазами, не узнавал, хотя пришёл именно в мой дом, где гостил ранее дважды. Я вызвал хирурга. Брату выправили швы. На следующий день я ехал на горячие источники в Лейкербад. С собой я прихватил брата. Хирург разрешил ему передвижение. В Лейкербаде я купил брату одежду, а в Санкт-Морице успел приобрести парик. Врач советовал беречь голову от простуд. В универмаге я отвлёкся на витрину с часами . Я – фанат хронометров. Когда я повернулся, брат таинственно исчез, так же, как днём раньше появился.

– Его нашли в Москве, в международном аэропорту.

– Вот как! На что же он купил билет? У него не имелось денег. Потом по своему психическому состоянию брат не был способен ни к каким покупкам. Он нуждался в уходе. Кто-то и зачем-то посадил его на самолёт… Что же случилось дальше?

– Я – офицер московской милиции. Фамилия моя Степанов. Я сопровождал вашего брата в Асунсьон. Там он сначала умер. Точнее, его убили или пытались убить, в этом нет сомнений. Кальвадоса похоронили на вашем фамильном участке. Позже возникли подозрения… Произвели эксгумацию. Гроб оказался пуст.

– Как похоже на моего брата! – воскликнул Кальвадос.

– Не предполагаете ли вы, кто мог быть заинтересован в исчезновении вашего брата, его настоящей или мнимой смерти?

– Думаю, что кладоискатели. Человек, который ищет сокровища, рано или поздно попадает в истории. Но зачем им нужно приводить его в бессознательное состояние? Когда я видел брата, он напоминал животное, живой труп… Вы немного отдохнули? Продолжим кататься. У меня есть, что рассказать вам, но продолжим дома.

Кальвадос и Степанов пошли к подъёмнику. По дороге они встретили украинскую семью, те спросили совета, где кататься. Они уже спускались с гор в Чили и Южной Корее. Там им понравилось больше. Кальвадос рекомендовал подниматься на ту же трассу, куда отправлялся он со Степановым.

Погода заметно портилась. На середине подъёма они оказались в сплошном тумане. Гулял порывистый ветер, швырявший льдинки в лицо. Степанов, наблюдая за Кальвадосом, заметил, что тот не чувствует себя виноватым, отправив семью с ребёнком в гущу надвигающейся бури.

– Скажите, а у вас есть ещё братья? Или Диего единственный?

– Ну, на подобный вопрос точно ответить могла бы моя покойная мать, даже не отец. Мужчины в вопросах деторождения обычно скрытны, а женщины тем более. Я знал одного Диего.

Кальвадос отвернулся, а Степанов почувствовал, что коснулся семейной тайны. Перед ним чуть приоткрыли занавес и моментально задёрнули снова.

Чем выше поднимался подъёмник, тем гуще становился туман, ближайшее сиденье впереди маячило призраком. Ветер усилился, завыл, играя как на струне, в тросе, так что крупные мурашки бежали по телу. Скамья с Кальвадосом и Степановы неистово раскачивалась. Степанову становилось не по себе. Кальвадос же сохранял невозмутимое спокойствие.

На площадке горы, куда Степанов ступил довольно удачно, скамья подъёмника не дала ему под зад, и он не упал, как прежде, ветер разошёлся в полную силу. Степанов едва держался на ногах. Колючая изморось летела в глаза, из под козырька ладони Степанов взглянул на Кальвадоса. Буря шаром вздула его спортивную куртку. Веки и ресницы заросли инеем. Кальвадос храбрился, но от Степанова не скрылось, тот не часто катается в настоящий ураган. Кальвадос поджал губы, лицо его сделалось наигранно весёлым. Он надел тряпичные петли палок на кисти, чтобы не потерять. Степанов последовал его примеру. Для вдохновения и уверенности он даже подпрыгнул, чтобы сбить с лыж снег.

Подъёмник приходил пустой, что ещё больше устрашало. Скамьи выплывали на площадку из тумана, разворачивались, уходили вниз, растворяясь в молочном месиве, но не приносили лыжников. Степанов подумал, а не лучше ли в бурю не рисковать, а спуститься обратно в кресле. Но это не считалось положенным. Требовалось спросить разрешения у сотрудника горнолыжной базы, сидевшего в закрытой будке и наблюдавшего за работой механизмов. Новый порыв ветра едва не свалил Степанова, он хотел ухватиться за стоявшего рядом Кальвадоса, но не посмел, не позволила гордость. Трос подъёмника заверещал раненой птицей, дрогнул и остановился. Сотрудник базы вышел из будки, перегородил дорогу на площадку красной лентой, надел лыжи, и без палок, ловкими зигзагами скрылся в тумане. Наверху остались Степанов, Кальвадос и ещё несколько лыжников, не отваживающихся спускаться. Иной дороги не существовало. Направо и налево от трассы различались неухоженный снег и кусты кустарника, гнущегося от ветра. Последнее, что запомнил, и что особенно поразило Степанова, широкое озеро сразу за площадкой. Как оно могло существовать на значительной высоте, одному Богу известно. Создала ли его природа, налили ли люди, тоже загадка. Озеро не замёрзло. Забор из брусьев ограждал берег. Степанов держался за ограждение. Не будь забора, он рисковал бы скатиться в воду, где гуляли барашки волн.

Кальвадос поправлял очки, натягивал перчатки, явно медлил. Степанов подумал, лучше ему спускаться первым. Катающийся лучше Кальвадос скоро догонит. Степанов оттолкнулся, лыжи заскользили по насту. Туман мгновенно поглотил напряжённую фигуру.

Ни разу не упав, Степанов проехал треть пути. Он пересекал трассу по на диагонали, останавливался, разворачивался и, катясь по наклонной, повторял манёвр. Степанов держался относительно уверенно. Главное, стараться не упасть на спуске. Оставшиеся лыжники спускались быстро. При видимости в тумане на вытянутую руку им не трудно было налететь на остановившегося, внезапно появившегося лыжника.

Ветер свистел в ушах. Буран свирепствовал так, что Степанов боялся находиться на краю трассы, где гора круто обрывалась. Существовала серьёзная опасность, что его, сильного, крепкого мужчину повалит, покатит по склону. Лыжи отскочат, но ботинки ему не снять. Беспомощный он будет лежать, полагаясь на милость урагана и проворство розыскных собак. Через снежный шторм внезапно прорвались сдавленные рыдания, поначалу они показались Степанову слуховой галлюцинацией, порождённой взвинченным вниманием. Он не поверил себе. Но рыдания настойчиво вписывались в шум бури. Они существовали въявь.