Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине
Шрифт:
— Приехал-таки, разбойник! А я ведь ждал тебя. Чуяло сердце, что свидимся снова. Ну садись, рассказывай, как там оно в Питере-то?..
— Спасибо! — Степан присел к столу.
— Мать! Ты бы самоварчик поставила. А?
— Сейчас, сейчас… Только мне тоже послушать охота.
— Мы подождем. Мы без тебя говорить не будем.
— Ну хорошо, коли так, я живо обернусь.
— Агафья Петровна вышла, а Егор Петрович, придвинувшись поближе к Степану, шепотом спросил:
— Как теперь тебя звать-то, Степан?
—
— Это я на тот случай, если, скажем, полиция придет.
— А что, заглядывает она к вам?
— Пока не было случая. Однако про тебя я наслышан… Есть тут у нас один из Петербурга. Много рассказывал про тебя. Сказывал, что ты под чужим видом…
— Таиться не буду. Королев я теперь. Бахмутский мещанин, а зовут так же — Степан Николаич.
— Вот и хорошо. Переучиваться не надо. Для старухи моей облегченье… Слышно, у вас большая стачка была?
— Да и стачка, и демонстрации были. А у вас?
— Притеснять стали нашего брата, Степанушка. Сильно притесняют. Ну, народ и того — бунтовать начал… Недовольство выказывает. После того как судили Петра Алексеева с товарищами в прошлом году, на заводах стали собираться сходки, приходят ораторы из студентов… Да и свои — рабочие — тоже говорят речи… Я ведь теперь работаю на Прохоровской текстильной фабрике. Потому и наслышан о вашей бумагопрядильной.
— А тот рабочий, что про меня рассказывал, тоже столяр?
— Нет, он ткач. Человек положительный, семейный. Переселился в Москву из-за дороговизны в Питере. Меня звал квартиру ремонтировать, вот мы и разговорились.
— А как его фамилия?
— Фамилию не припомню, а зовут Иваном Васильевичем. Если желаешь, мы к нему сходим. Будет рад. Уж больно хорошо о тебе говорил.
Вошла Агафья Петровна с маленьким медным самоварчиком в руках.
Петрович вскочил, подставил поднос, начал помогать хозяйке доставать из буфета посуду, еще прошлогоднее варенье. Стали пить чай.
4
Вечером Петрович повел Степана к питерскому ткачу.
Иван Васильевич оказался высоким, худощавым человеком, с рыжеватыми усиками, свисавшими сосульками. Он сразу узнал Халтурина, приветливо поздоровался за руку.
— Рад видеть вас, Степан Николаич, но у меня полная квартира ребятишек — поговорить не дадут. Пойдемте на улицу, посидим в садике.
Он взял картуз, накинул пиджак и вышел вместе с гостями. На берегу Москвы-реки была дубовая роща. Облюбовав тихое местечко, все трое уселись на траве. Петрович вынул кисет. Закурили. Степан не курил, но за компанию тоже свернул цигарку.
— Вы откуда меня знаете, Иван Васильевич?
— А на Обводном, в кружках слыхал. Я ведь там на Новой бумагопрядильной работал. Вы меня не помните?
— Лицо очень знакомое…
— Мы же с вами вместе у Казанского собора были. Преснякова-то помните?
— Ну как же?
— А я по правую руку от него стоял.
— В желтом
— Помню! Хорошо помню. Очень рад познакомиться.
— И я тоже, — улыбнулся Иван Васильевич. — Там, у Казанского собора, меня и взяли.
— И судили?
— Судили… Постановили выслать из Петербурга… Вот я и переехал в Москву.
— Понятно, — Степан, раздумывая, потеребил бородку. — Как же вы здесь обосновались?
— Ничего. Помаленьку… Бываю в кружках, но в пропагандисты не рвусь. Семья у меня — сам шестой-. Приходится жить с оглядкой.
— Значит, рабочие кружки в Москве существуют?
— Кое-где при заводах… у нас, на фабрике имеются. Если желаете— я вас познакомлю. Можно и о сходке похлопотать, чтобы вы выступили, но я на рожон не полезу, уж извините. Пока сидел в тюрьме, наши чуть с голоду не умерли. Надо вам, Степан Николаич, в ваших делах на молодежь опираться. Им это способнее.
— Верно, Степушка, — поддержал Петрович. — Иван Васильевич человек наш, но и его надо понять. Я был у него, видел. Ребятишки мал мала меньше…
— Я понимаю, конечно, — смутился Степан.:— Я и не требую ничего… Мне бы только познакомиться с рабочими-пропагандистами.
— Ладно. Вы посидите тут с Петровичем, а я схожу к «Петушку». Так мы тут одного кличем. Шустрый парень. Я его приведу, а уж он вам кого следует сам представит…
5
Пробыв в Москве недели две, Степан установил связи с рабочими кружками. «Нам надоело слушать путаные речи народников, — в один голос говорили кружковцы-москвичи, — мы хотим объединиться в свою рабочую партию, которая боролась бы за наши права, за улучшение жизни рабочих».
Нашлись верные, закаленные борьбой пропагандисты-рабочие, которые хоть завтра были готовы вступить в свой рабочий союз…
В Нижний Халтурин приехал окрыленный. Он был уверен, что там тоже есть рабочие кружки и с ними не трудно будет связаться.
Оставив саквояж на вокзале, он пошел разыскивать квартиру Харлампия Власовича Поддубенского, адрес которого ему дали землевольцы.
Харлампий Власович — голубоглазый, взлохмаченный юноша, с подрагивающей губой, сам отворил дверь и, бегло взглянув на Халтурина, скромно отрекомендовавшегося, сказал:
— Проходите!
Степан разделся.
— Вы привезли привет от петербуржцев? Спасибо! Здесь тоже имеются люди наших взглядов и по воскресеньям собираются у меня. Милости прошу и вас.
— Спасибо!
— Надолго ли? И что собираетесь делать? — немного помолчав, спросил Поддубенский.
— Еще не знаю… Хотел поработать на заводе… познакомиться с кружками.
— Тогда езжайте в Сормово. Это верст десять от города.
— Вы не знакомы с кружковцами?
— Нет, не знаком. Я ведь студент и здесь на каникулах у мамы… Но наши там бывают. Вы приходите в воскресенье — я вас познакомлю.