Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине
Шрифт:
— Важнеющее дело! Оставить!
Обнорский достал платок, отер вспотевший лоб.
— Теперь заключение:
«Рабочие, вас мы зовем теперь, к вашему голосу совести и сознанию обращаемся мы.
Великая социальная борьба уже началась, и нам нечего ждать… На нас, рабочие, лежит великое дело — дело освобождения себя и своих братьев…
Рабочие! Становитесь смело под наше знамя социального переворота, сомкнитесь в дружную братскую семью…
Мы, рабочие-организаторы Северного союза, даем вам эту руководящую идею, даем вам
Итак, за вами, рабочие, последнее слово, от вас зависит участь великого союза и успех социальной революции в России».
— Хорошо, Виктор. Хорошо! — взволнованно и гордо воскликнул Степан. — Правда, ты пропустил тут места о крестьянских общинах и об учении Христа. А может, это и стоит вычеркнуть? Снова мысли народников.
— Нет, Степан, нельзя это вычеркивать. Мы должны думать и о крестьянстве тоже. А откуда мы,
рабочие, взялись? Большинство пришло из деревень. И пункт об «Уничтожении поземельной собственности и замене ее общинным землевладением» значит очень много.
— Пожалуй, ты прав, Виктор. Но стоит ли говорить об учении Христа?
— Стоит, Степан. Стоит. Темен еще народ, особенно фабричный. Много среди них верующих. И слова о Христе привлекут их к нам.
— Ладно, оставим. Пусть на собраниях решат сами рабочие.
— Когда начнем обсуждение?
— Как сумеем размножить, так и начнем. Главное сделано, Виктор! Программа получилась. Я тебя поздравляю от души.
— И я тоже, Степан.
Оли поднялись и по-братски обняли друг друга.
3
Поскитавшись недели две по друзьям-товарищам, Халтурин, наконец, снял небольшую комнатку на 10-й линии Васильевского острова, где его прописали как олонецкого крестьянина Батышкова.
Поступить на постоянную работу он не мог, так как предстояло обсуждать Программу союза в рабочих кружках, — перебивался случайными заказами, выполняя их в частной столярной мастерской.
Начались холодные дожди, дули пронзительные ветры, надо было подумать о зимней одежде. А Степан придерживался твердого правила, унаследованного еще от отца, — никогда ни у кого не брать взаймы.
Как-то Обнорский совершенно случайно встретил его на улице в одном пиджаке, съежившегося от холода.
— Степан? Что это с тобой? Ты разгуливаешь без теплого пальто?
— Да так получилось… Были деньги — отдал вдове сцепщика. Мужа ее раздавило при сцепке вагонов… А у нее четверо ребятишек…
Обнорский, скричав извозчика, отвез Степана в лавку «готового платья», купил пальто, шапку, шарф, а чеки передал ему.
— Возьми для памяти…
В декабре один из грамотных кружковцев, служивший в армии писарем, взялся размножить программу и, испросив отпуск, добросовестно трудился целую неделю.
Программа была переписана четким, разборчивым почерком. Халтурин и Обнорский стали готовить рабочие собрания на заводах, где предполагалось
Как-то поздно вечером к Степану заявился Обнорский.
— Степан, голубчик, есть неотложное дело.
— Я и без дела рад тебя видеть. Садись вот сюда, поближе к печке, а то холодно у меня. Чай будешь пить?
— Спасибо, ужинал, — Обнорский достал гребешок, расчесал сбившуюся под ветром бороду, подошел к печке.
— Ну что, Виктор?
— Помнишь, Степан, — грея о печку руки, начал Обнорский, — когда мы задумали с тобой создавать рабочую партию, у нас возник вопрос о газете?
— Как же не помнить? Без рабочей газеты нам невозможно. Вот сейчас махнули бы в ней Программу— сразу бы все рабочие узнали… А что, есть надежда на газету? Ты был у землевольцев?
— Был… Они наладили издание журнала «Земля и воля», и листовки, и воззвания печатают… Когда своя типография — все можно сделать.
— Значит, ты опять задумался о создании нашей собственной рабочей типографии?
— Да, Степан. Давно пора это сделать. Станок, который я приобрел, находится у надежных людей за границей и доставить его в Россию пока невозможно.
— Что же делать тогда?
— А вот что. Землевольцы мне дали один адресок в Москве. Можно приобрести и станок и шрифт. Я думаю туда съездить. В случае чего деньги достанем через них же.
— Выходит, мне без тебя придется проводить обсуждение Программы?
— Надо ехать срочно, иначе дело может сорваться. Поезд идет утром.
— Тогда вот что, Виктор. Ты возьми с собой Программу и обсуди ее с московскими рабочими — убьешь двух зайцев.
— Возьму. Я уже отложил три экземпляра, а это, — он достал из-за пазухи пакет, — тебе! Действуй, Степан. Действуй!
4
Взвалив на свои плечи все заботы по обсуждению Программы с рабочими, Халтурин задумался над тем, как лучше организовать и провести это обсуждение. Он знал больше двух десятков кружков, которые охватывали до пятисот рабочих.
«Если проводить обсуждение в кружках и на каждом присутствовать самому, это займет многие месяцы. А собрать сразу пятьсот, даже двести рабочих, да еще в зимнее время — невозможно. Что же делать?.. Может быть, для начала, для пробы провести обсуждение в каком-нибудь рабочем кружке и посмотреть, что из этого получится? Пожалуй, так и сделаем…»
Еще с неделю назад, зайдя к Обнорскому, Степан застал у него Моисеенко.
— Вот, полюбуйся на героя, — с улыбкой указал на него Обнорский, — бежал из ссылки и теперь, как и мы, на нелегальном.
— Рад встретить старого бойца, — приветливо пожимая руку Моисеенко, сказал Халтурин. — Поможете нам в организации союза.
— Всеми силами готов! Ты, Степан Николаич, запиши мой адресок на всякий случай. Я теперь с женой живу за Нарвской заставой. У меня и собраться можно. Квартира, хоть и не шибко большая, однако человек двадцать — двадцать пять вместить может.