Keep Coming

fox in the forest

Плутарх хлопнул Хеймитча по плечу, борясь с желанием спросить: ты в порядке?

Эбернети усмехается и кивает в ответ, зная, что это самая неловкая ситуация для помощника президента. Но язвить почему-то не хочется. Ему вообще ничего не хочется. Ещё пару минут смотрит на удаляющуюся фигуру Хэвенсби, а затем разворачивается на сто восемьдесят.

Знакомое здание одаряет теплом, как только дверь с лёгкой натяжкой открывается. Заученный маршрут - вверх, по коридору, налево. Он идёт решительным шагом, не быстро, не медленно.

Одной

сигареты явно мало. Он готов скурить всю пачку за раз, чтобы приглушить чувство терпкой тянущей грусти в груди. Гребанное скребущее чувство на подкорке.

Он открывает дверь слишком быстро, пугая нескольких бабочек, окруживших постель Октавии. Они закружились в лихорадочном танце, приземляясь на хрупкой ладошке Тринкет. Эффи не улыбается. Только с интересом рассматривает насекомое, а Эбернети несколько раз моргает, чтобы перестать представлять её в платье из таких же бабочек. Она не улыбалась в тот день. Мало кто улыбался.

Достать десяток “Монархов” осенью всё равно что найти иголку в стоге сена. Но ведущий явно об этом не знал. Просто не думал об этом. Эбернети отмахнулся от бабочки, пролетевшей над его головой, мысленно бросая Цезарю: - Позёр чёртов.

Фликерман что-то рассказывал Эффи, изредка кидая взгляды на Тави. Стилистка, широко распахнув глаза, слушала его с упоением.

Цезарь осторожно взял бабочку в руки, передавая её Октавии.

– Ты так восхищалась ими. Помнишь?

Октавия не помнит. Она улыбается бабочкам. Тихо произносит:

– Мы знакомы?

Фликерману хочется умереть. Эффи осторожно касается кончиками пальцев его холодной руки, и почти физически ощущает его боль.

Он улыбается. Он может улыбаться бесконечно. Когда лжёт, когда говорит правду. Когда ведёт шоу, либо, когда смотрит Голодные Игры. Ещё очень давно он пообещал себе, что будет улыбаться. И отвечает:

– Нет.

Эбернети не поднимает взгляд, чтобы случайно не увидеть серое лицо Фликермана, или глядящую в пустоту Октавию, или застывшую и какую-то помертвевшую Эффи. Он тихо выходит из палаты.

Делает несколько шагов к лестнице. Останавливается у края, тяжело выдыхает и достает почти пустую пачку сигарет.

Мимо пробегает группа из пяти человек. Все в белых халатах. Одна из пробегающий врачей что-то шипит Эбернети, то ли про вред курения, то ли про то, что в больницах не курят. Он только кивает голов, делая очередную затяжку.

Следом за пятёркой выдающихся врачей Капитолия выходит Реддл, проплывая мимо Хеймитча. Вся эта ситуация могла значить что или кто-то очнулся, или кто-то умер. Он судорожно выдыхает дым, неровными кольцами, смотря как он цепляется за стены и потолок. Хеймитч замечает движение сзади. Разворачивается

и вопросительно осматривает невысокого мужчину со светлыми волосами. С нежно голубым отливом. Капитолиец осторожно взял сигарету из рук Эбернети и затянулся. На его глаза навернулись слёзы, и он поплелся по лестнице вверх, бормоча что-то под нос, отдаленно напоминающее “ничего не чувствую, ничего не помню”.

– Больной, что ли?
– шепчет Эбернети без злобы, провожая парня взглядом.

Через несколько минут парень пролетает мимо окна, с хлопком врезаясь в асфальт.

Эбернети разворачивается, застывая на месте. Тринкет с ужасом в глазах стояла на пороге, наверное, так же прибитая к полу. Он смотрел, задавая себе вопрос:

Увидела или нет? Ты видела его или нет, Тринкет?

По её щеке скользнула слеза.

Видела.

Эффи медленно прошла мимо Эбернети, спускаясь вниз по лестнице. Он не держит, продолжая смотреть в дверной косяк и хмурится, обдумывая сложную мысль: как улыбается Эффи Тринкет?

– Хеймитч, - нервный взгляд Цезаря, выглядующего из двери.
– Что случилось?

Блин, Фликерман, что случилось? Серьезно?

Эбернети хотел выудить ещё одну сигарету, выкурить ее и вернуться домой. Он не знал, что случилось. Не понимал. Он проигнорировал Цезаря, который что-то взволнованно кричал про прыгуна, чьи мозги растянулись на добрую половину улицы. Проигнорировал нескольких санитаров, которые пытались собрать эти мозги. Он хотел попасть в место, где бы смог залечь на дно и отдохнуть от нарастающего беспокойства. Ему нужна была передышка.

Ноги сами понесли его в комнатку, где Октавия продолжала изучать насекомых, рассматривая узор крыльев сначала одной бабочки, затем другой. Словно сравнивала или сопоставляла новые факты о них. Он осторожно сел напротив, чтобы не спугнуть девушку. Или насекомых. Признаться, он не знал, чего не хотел больше.

Но Октавия лишь улыбнулась лучшей капитолийской улыбочкой, и попросила представиться.

Наверное, именно эта просьба была самой ненавистной из всех, что поступали к нему. Эбернети готов поклясться, что следующий, кто осмелиться спросить его имя, получит в зубы.

Хеймитч посмотрел на часы. Половина седьмого. Он тяжело выдохнул, надеясь, что тишина, повисшая в палате не будет мешать Октавии. Ему ужасно хотелось спать.

Но девушка и не думала молчать. Она рассказывала ему о чём-то про Монархов. То, что услышала от Фликермана. Словно пыталась закрепить новую информацию. В отличии от всех остальных больных, она выглядела счастливой. Это было неправильно. Он зажмурился, пытаясь перебороть злость, но очередное упоминание о Фликермане и у него сносит крышу.