Кембрия. Трилогия
Шрифт:
Глэдис спиной чувствовала, как позади накапливается семейство. Первой прижалась к матери Эйра. Потом прибежали Кейр, Дэффид, Эйлет. Стойка оказалась на Тулле… Маленькую Сиан и занятую Гвен не взяли. Ну почему на пир от семейства отправили ее? Ну почему она не следила за одной из своих девочек? И следила бы, будь на месте Немайн, скажем, Эйлет?
Дэффид сжал руку жены. Как будто сейчас лежала, отравленная, и чуть дышала родная дочь, а не приемная. И верно – родная, хотя и вовсе не человек. Вот так, сверху вниз, это было особенно заметно. Широкий и высокий лоб, чуть нависший над глазами, задранный пик носа, широковатые, низкие скулы… И серые глаза, упершиеся в роспись на потолке, бессмысленно, но упрямо. Но кто бы Немайн ни была, она крепко цеплялась за жизнь, а вместе
– Лечить леди Немайн можно и здесь, – заключил мэтр Амвросий, – но ей же нечем дышать! Все вон отсюда! Анна, Бриана, останьтесь. А, владыка Дионисий, вы тоже можете остаться.
– И я! – раздался голос. Девушка. Платье по‑детски коротко. Женщины узнали сразу – с плеча Немайн. Невелик у нее гардероб, все по пальцам считано да давно знакомо. – Я тут нужна!
– Это еще зачем? – сурово спросил врач.
– Я – это она, – отрезала девица и, подойдя к больной, села на пол рядом с ней. – Я – это она. А значит, я должна быть здесь. – Голос у нее вдруг переменился, стал высоким и властным. – А вы ступайте и берегите моего сына. Как зеницу ока.
Немного подумала и прибавила:– Как кривой – зеницу последнего ока. Ясно вам?
САМАЙН
Дромон по гречески – «гонщик». Быстрый корабль. Очень быстрый. Самый быстрый в мире. Но тот дромон, что вползал в устье реки Туи днем двадцать второго сентября 1399 года от основания города, явно вознамерился опровергнуть название и репутацию. Он еле полз. Ветер дул ему в спину – и почти ничем не помогал. Вместо гордой мачты торчал обломок, к которому моряки исхитрились присоединить рей и треугольный парус. Весел осталось мало, не больше четверти от полного набора. За борт непрерывно выплескивали воду. Ведро за ведром.
Несмотря на тяжелый поход, настроение на борту царило отличное. Все живы, берег, и дружественный берег, больше того – тот, к которому стремились, – вот он. Только что с юркой кожаной лодки на борт поднялся местный лоцман, деловито сунул в кошель предложенную монету.
– А вы осели, – сообщил безразлично, – так что придется чуток попетлять. Глубина у нас тут того… Извилистая. Но завтра вечером будем в столице. Если не изволите задержаться.
Он говорил на дурной смеси латыни и греческого, добавляя в нее общеморяцкие словечки и жесты. Но и очевидный смысл, и столь же очевидную шутку все поняли. Кому придет в голову задерживаться, когда доски обшивки разошлись – еще в проклятом Бискайском заливе. Свежую воду и провизию корабль, конечно, возьмет – на тот самый день пути – прямо с лодок, которые уже отчаливают с пологого восточного берега. На крутом западном, возвышается холм, который местные жители всегда почитали за убежище старинного демона. Ходят слухи, что тот иногда губит корабли, нагоняя страх на команды и заставляя их выбрасываться на пологий восточный берег. В старые времена, когда чудовище почитали как божество, народ вдоль берегов реки жил убийствами и грабежом «законной» добычи, выброшенной морем и демоном. Но последние годы нравы изменились. Теперь потерпевший крушение купец мог рассчитывать на спасение и починку в обмен на треть груза. В противном случае корабль так и оставался гнить на отмели.
– Нет вознаграждения, нет и труда, – так объяснила жена местного властителя особо жадному купчине. И напомнила, какой прием его бы ждал еще несколько лет назад.
Михаил
Возле холма, за полуразобранным частоколом, являющим знакомое – слишком, увы, знакомое – зрелище заброшенного военного лагеря, стояла осадная машина. Очевидно сломанная, очевидно покосившаяся – но до чего же большая.
– Локтей двадцать пять, – оценил ее размеры его новый спутник, Эмилий из Тапса. Точнее, тот, кто велел называть себя Эмилием из Тапса, позабыв все иные имена. Тихий гром Бизацены…
Незаметный чиновник судебного ведомства, вхожий, впрочем, к экзарху, вдруг впал в опалу и ради прожития согласился принять место приказчика у далеких северных полуварваров… Такова легенда. Истина же… Центенарий. Офицер имперской разведки, верный теперь только экзарху Григорию. Чиновнику легко изобразить чиновника, и потому легенда идеальна. А еще – непосредственный куратор Михаила. И многих других агентов. Недаром на дромоне множество переселенцев. Ради чего пришлось пожертвовать метательными машинами и – даже! – частью абордажной команды. Так или иначе, население Кер‑Мирддина вскоре должно умножиться почти на сорок человек – беженцев из Египта, не пожелавших затормозить в Карфагене и остаться там нищими. Беженцев, добежавших аж до Оловянных островов. Заполучив по пути за свою боязливость немного подъемных, отчеканенных отнюдь не из олова.
– Надо бы пристать.
Капитан помнил инструкцию – к купцам прислушиваться. Но…– Мы еле держимся на плаву, – заявил он. – Если угодно прогуляться на берег – вокруг полно лодок. Но ждать не будем.
Сикамб оглянулся. Его приказчик изображал полнейшее безразличие ко всему.
– Вас просили проявить к нам внимание. – Михаил вздохнул, ибо в глубине души был согласен с капитаном, а не с коллегой навыворот: шпионо‑торговцем, не торговце‑шпионом. – Напомнить кто?
Капитан выругался. Потом попробовал зайти с другой стороны.– Это может быть ловушка. Жители побережий иногда заманивают корабли…
– Жителей этого побережья вы знаете хорошо. Этим они не промышляют года три.
– Будь по вашему… Лоцман уверяет, что тут есть хорошее место, где мы можем бросить якорь, не сев на мель.
Причина чудесной предупредительности лоцмана выяснилась быстро. На берегу выбирающихся из лодки африканцев – а прогуляться пожелали многие, в том числе два офицера с дромона и сопровождающий переселенцев священник – уже ждал плен. Дружественный, но алчный.
– Благородные чужестранцы интересуются? – раздался веселый голос. – Я так и знал!
Он говорил на смеси плохонькой, но не особо вульгарной латыни и койне, языка средиземноморских портов.
– А я могу многое рассказать. Я один догадался! Можно продавать на корабли сладкую воду, можно продавать свежий хлеб и добрый эль, и мясо только с огня – но все это требует затрат. А у меня ни кола ни двора, зато уйма соображения, и вот я подумал: а почему бы не продать историю. Я не могу запретить вам самим осмотреть великую машину низвергнувшую языческого бога. Но за восьмую долю серебряной монеты я расскажу вам историю очевидца… Ах да, медь я беру тоже!
– Хорошо, мы заплатим, – встрял Эмилий.
– Вам какую – покрасивее, пострашнее, поинтереснее? Я не бард, но байки рассказывать люблю.
– Поправдивее, да поскучнее.
– Можно и так, деньги‑то ваши. Ну так слушайте… Работал я над этой машиной на принеси‑подай. Но видел многое. Вон тут бревно видите? Это лапа. Она была привязана к раме. И метала камни. Много‑много людей трудилось и фэйри. Те все молиться за них просили, чтобы Господь души им даровал… Метали землю и камни – Немайн и здешний правитель, принц Рис. Вон в ту дыру. Орало оттуда. Страшно так. Но прекратило. Тогда великолепная взошла наверх и окончательно изгнала нечисть молитвой.