Кембрия. Трилогия
Шрифт:
– Не ломайся, как девка. Расскажи. Сама же приедет! Значит, нужно знать, о чем при ней лучше не говорить. Да и любопытно. Там как, наветы были или правда?
Воин, что рассказал историю про двух невест, был уже не рад, что ввязался в спор с ирландцем. Теперь к костру его десятка прибились соотечественники короля и требовали подробностей. Вот понадобилась им песенка невесты‑соседки, вынь да положь!
– Сейчас уже и не разберешь, – вздохнул горец. – После того, о чем в песенке пелось, лет триста прошло. Остались от той истории легенды, а от легенд – детские сказки. Опять же произошло это далеко на севере, аж в Гвинеде! Сами понимаете, до наших мест
– Ты нас присказками не корми. Выкладывай, что знаешь, – отвечали ему.
– Ну, сами напросились! Было это лет тому опять же триста. Как раз, когда Максим Великий ушел с войсками на континент, да там и сгинул. Я так понимаю, его сыновья на тот поход подбили – то ли младшие, что боялись малое наследство получить, то ли старшие, желавшие кусок пожирнее, – бог весть. Но были и те, кто своим уделом был доволен, остался на родине – ну и остался жив. Главного меж собой они так и не избрали. Один из таких и правил Гвинедом. Вот за него Дон, как из Ирландии приехала, и вышла замуж. Немайн закопалась в библиотеку, Гвидион начал готовиться править государством, да так, что чуть Манавидана не переплюнул. Впрочем, нравы тогда были куда как вольней – так что иные еще спасибо говорили за улучшение породы. Гвин охотился да воевал – из песни слова не выкинешь – с пиратами из Улада и Лейстнера.
– Уладцы – это у‑у‑у‑у! А лейстнерцы совсем негодяи! – откликнулись О'Десси. Откуда бы ни происходили сами, вслед за королем они предпочитали считать себя мунстерцами. То есть людьми не больно хитрыми, не больно работящими, не больно драчливыми, зато душевными да верными. И самую малость упертыми. Вот как Немайн. Хотя она вроде и коннахтская сида… Об этом рассказчику напомнили.
– Она, прежде всего, камбрийская сида. Как вы – камбрийские ирландцы. В общем, семейка жила – и главным в ней, как это ни странно, оказался именно человек. А вот кем вышли дети короля‑римлянина и Дон, уж и не скажу. Почитаются за сидов. Видимо, их кровь крепче. Но годы свое взяли. Дон овдовела. И тут же снизила налоги… Наемники разошлись, кланы чужачку не слушались, сыновья отбились от рук, а старшая дочь собрала вещички и ушла неведомо куда.
– В камыши?
– Может, и в камыши, только это еще до Артура было. И даже до саксов. Кер‑Легион тогда был наш, и управлял им легат Кунеда, чистокровный бритт и хороший римлянин. Он же отвечал и за северный вал – а тот, все знают, до сих пор стоит. Вот легат и видит – непорядок в тылу, разобраться нужно. Ну, собрал отряд, задавил мятежи, прижал разбойников, кланы согласились посылать воинов помогать оборонять вал и гонять пиратов. Возвращается домой – и обнаруживает в своей постели одного из братиков рыжей и ушастой. Любовнички то краснеют от стыда, то бледнеют от страха и невнятно блеют про высо‑о‑окие чувства.
Кунеда, как я уже говорил, был бритт и римлянин разом, значит, человек спокойный и рассудительный вдвойне. А потому он велел парочку взять под стражу и повез в Гвинед: в качестве подарка для Дон. Он ведь и прежде наведывался по разным делам, давал советы и вообще числился другом семьи – и решение предложил дружественное. Мол, я остался без жены, а сам еще мужчина в самой силе. Давайте‑ка породнимся, я половину
– Эй, погоди, я что‑то слыхал про «хранительницу ног»… – встрял один из товарищей рассказчика.
– Так это у северян обычай такой, – пояснил тот, – брачный. Жених ноги на колени невесте водружает. И так сидит на пиру. Бочком. Кто пробовал – говорят, есть при этом неудобно до изумления. Ходят байки, что раньше невеста жениха разувала, но ноги у северян вонючие, и они решили поменять обычай, чтоб гости не разбегались.
– У них не только ноги вонючие, – уточнила девчонка из О'Десси. – Невесте могу только посочувствовать. И вполне понимаю, почему девки с берегов Клайда и Твида вешаются на шеи нашим парням. Наши чище.
– Вот жена Кунеды тоже так решила, – усмехнулся горец, – и все‑то шло по ее… Дон согласилась на обмен! У нее войска не было, у Кунеды было, разговор шел пока добрый. «Ну, – говорит северянин, – зови свою старшую, Немайн!»
– А Немайн‑то и нет!
– Вот именно, – рассказчик подмигнул подыгравшему ирландцу, – нет. Ушла и, видимо, не зря, что‑то мне кажется, с Кунедой они б не спелись. Ну, Кунеда не уныл, велел позвать другую, Аранрод. Ан та прийти не может – от волнения схватки начались, рожает! Приуныл северянин. Спросите, говорит, от кого хоть детишки? Выяснилось: от брата, Гвидиона. Эту парочку, стало быть, тоже под арест. Под домашний, в той же комнате, в которой близнецы уродились.
А легат стал думу думать. И решил, что по‑хорошему честь ему восстановить никак уж не удастся, придется по‑плохому. Но убивать никого не захотел. Взвесил вину и сказал: «Ежели жить хотите, так опозорить себя вы должны сильнее, чем меня. А поскольку оскорбление вы мне нанесли через запретную страсть, так и наказание будет вам соответствующее…»
И велел тому брату, что жену чужую соблазнил, поступить с тем, что прижил детей от сестры, как с женщиной. Троекратно.
Дон как услышала приговор – стала просить. Без толку. Колдовать начала, но у Кунеды было с собой полторы когорты британских ветеранов Двадцатого легиона – а это лучший легион Империи! Таких не берет ни сон, ни чох, ни птички Рианнон, ни песни Неметоны… Скрутили ее и кляпом заткнули.
«Ты тут больше не королева, – заявил Кунеда, – раз до такой неправды допустила…» Тут сида снова взмолилась – чтоб ей хоть позора не видеть!
– Это с заткнутым‑то ртом?
– Ну, мычала, наверное. А может, кляп выплюнуть ухитрилась, сида же. Неважно. Сыновей‑то знала. И верно, умереть с честью не захотел ни один. Проделали, что велено, на виду у всего войска, и всех гвинедцев, кто желал смотреть. Три раза. После того никакой власти у них уже не было, так что оставили им по поместью на прожитие и по пять тысяч голов скота…
А мать отвезли к ближайшей границе, сунули котомку с краюхой хлеба, – и с тех пор о великой сиде Дон в Гвинеде не слыхивали.
Королем Гвинеда Кунеда заделался сам, нынешние короли, и настоящий, и лизоблюд нортумбрийский – оба от него происходят.
Гвидион и дальше жил с сестрой, как с женой. Как и поныне. Только позора не выдержал, ушел из Гвинеда. И вообще на бриттов зло затаил. Так что от великой ненависти и за ум взялся. Тут и саксы пожаловали. Стал он им помогать и много пролил нашей крови. Говорят, саксы потому и не двигались полсотни лет после горы Бадон, что в той сече Артур опозоренному сиду глаз стрелой выбил и стрела до мозга дошла. Ждали, пока оклемается. Они же без него никуда: жертвы приносят и богом называют.