Кембрия. Трилогия

Коваленко Владимир Эдуардович

Анастасию подводят, медленно, так, чтобы свет непременно падал на лицо. Символизм? Практичность? Все перемешано, не различить. Вдруг стало скучно. Стоять, ждать сигнала, когда можно будет сказать сестре, что она – это она… Вот для чего хороша репутация древней сиды. Никто в Камбрии и спрашивать не будет, почему римскую императрицу должна опознавать именно гленская хранительница. Остается стоять и рассматривать ту, которая может оказаться настоящей сестрой. Сущности не рассчитывали на то, что Немайн появится. Задание – в ее теле – должен был выполнить другой. А что взяло свое? Безумие? Не хочется верить. Древние легенды? Глупости! Теплящаяся в теле базилиссы Августины жизнь могла прорваться сквозь любую инженерию. Такое случается. То трубы на атомной станции ракушки забьют, то железобетонный свод в подземном туннеле продырявят крохотные существа, похожие на комочки слизи. Да и хочется верить именно в это!

Только менее приятные версии со счетов сбрасывать тоже не стоит…

Глаза в глаза. У нее тоже серые – и кажутся большими. Небольшой, резко очерченный рот – а ведь не пудрится и не мажется, тоже не по–гречески – старательно выговаривает слова. Язык империи – латынь. Смысл – молитва. Знакомая! Немайн потревожила память, свою, непристойно нищую, и чужую – обильную. Нет, слышать такого не приходилось. Тогда читать? Воспоминание оказалось цветным, солнечным: комната в трактире «Голова Грифона» – верховном заезжем доме королевства Дивед. Мешок – ох, и тяжелый! Грамоты, которыми Сущности подменили положенные игровой священнице свитки с заклинаниями. Заголовки: «О здравии», «В морскую бурю», «Во одоление неприятеля». И – «Признание»! Все запоминающий взгляд, еще не принадлежащий нынешней Немайн, скользит по строкам. Вот эти значки… ударения? То–то у Анастасии выговор странный, эту молитву следует читать особенным образом. А ну как собьется? У нее–то память не абсолютная! Когда губы сестры шевельнулись, Анастасия не удивилась. Голос базилиссы, в одиночестве бившийся о стены собора, затерялся в звенящем металлом сопрано. «Голос–нож», – слышала она от учениц Августины. «Голос–меч», – с почтением говорили рыцари, ходившие в зимний поход. Но здесь, под сводами, назначенными для чтения и песнопений, это был голос–столп. К беленому своду вознеслась колонна булатной стали, и речь самой римлянки превратилась всего лишь в одну из деталей узора. Красивую и органичную, если продолжать говорить без запинок и по–особому произносить слова. Так, как учили с детства. «Вдруг потеряешься». «Так тебя не подменят на двойника». Позже прибавились объяснения: «У любого эпарха будут первые строки. У экзархов и патриархов – весь текст. Но как его проговорить, знаем только мы!» «Мы» – это родители. Братья. Сестра. Пирр, которого она тогда считала мудрецом и не числила трусом. Половина семьи – отец Константа и его жена знали почти все… но – почти. Его боязливое святейшество удивлен. Думал, ему доверили все? Нет, и правильно поступили. Теперь звучат слова, которые во всем мире теперь известны лишь двоим. Главное – не сбиться, и все будет хорошо. Потому что сестра – вспомнила! Странный ритм, смещенные ударения… Немайн поняла – она почти поет. На людях! Никто не боится, никто не одергивает. Чудеса! Последнее слово. Неужели все? Еще хочется! Но теперь не следует ничего говорить, только выйти из алтаря и обнять Анастасию. Обнять… Снова реветь? Такое у Немайн свойство. Побочный эффект чего–то, который Сущности не потрудились устранить. Стоит обняться с женщиной, как из глаз слезы ручьем, да желание взять под крыло еще одну сестру. Уходят гнев, злоба, зависть. С другой стороны то же самое. Женской дружбы не бывает? С сидой и после обнимок – еще как! Пореветь подруге в плечико дело приятное. Другое дело, что высшее должностное лицо республики, на людях разводящее слезы и сопли – непристойность. Не двадцать первый век, когда власти предержащие из кожи вон лезли, чтобы показать: они тоже люди. Здесь и сейчас – все наоборот. Правитель немного не от мира сего. Что делать? А взять сестру за плечи. Осторожно, боясь прикоснуться тяжелыми складками белых одежд к алой шерсти военного плаща базилиссы, наклониться. Прижаться щекой к щеке, хотя хочется чмокнуть в кончик носа или слизнуть набежавшую в угол глаза капельку. Три раза. Вот и все. Обряд окончен. Или нет?

– Дщери мои, – возглашает Пирр, – теперь я могу вернуть вам ваше. Аки диакон, что помогает облачиться епископу… Примите!

На вытянутых руках патриарха – две полоски полотна. Пурпурные! Императорское достоинство создает не золото и сверкающие камни венца. Достаточно повязки на лоб – пурпурной, в римской традиции, или белой – в греческой. С этого и начались слухи об императрице – с ушей, которые захотелось прижать, чтобы больше походить на человека. Если бы тогда под руки попалось не белое полотно!

Анастасия принимает скромный венец. Теперь не видно, что у нее уши круглые. Годы в башне никак не

способствовали румянцу и загару. И если прикроет веки, чтобы не было видно белков… Как в зеркало смотреться! А она так и улыбается, с прищуром.

– Ты вспомнила! Я рада. Нет! Я счастлива.

Сил оттолкнуть руки, прячущие неправильные уши, не находится. А слова…

– Я только хранительница Республики!

Спасли ли они Цезаря от кинжалов?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КЕР–МИРДДИН

Триада первая

1

Палуба достаточно велика, чтобы не терять времени. Сестер нужно учить бою. Приемам, которыми ее наделили Сущности – просто за то, что игровой эльфийке положено владеть мечом. Год назад толку от этого было немного: сил не хватало. Сида и теперь не слишком сильна, несмотря на все благочестивые тренировки. Ежедневное потение на лично сконструированном тренажере в седьмом веке никто не воспринимает иначе как умерщвление плоти. Какая разница? Подражатели появились. Глядишь, появится новый вид аскета–христианина, здорового разом и телом, и духом. Что, если припомнить поговорку полностью, большая редкость.

Сейчас Анастасия только смотрит, Эйра и Немайн показывают. Сида застыла: одна рука за спиной, в другой меч. Не любимая шашка – тупая железка в два раза тяжелей. Не на весу, слишком тяжело держать, рука устанет. Клинок удобно расположился на плече, тускло поблескивает – словно высматривает мгновение, когда следует сорваться с места навстречу другому железу. Не враждебному – парному. Сопернику в состязании, другу по пахнущему сосной ящику, партнеру в лицедействе – наглядном представлении науки смертоубийства. Эйра нападает первой.

– Хха! – на выдохе. Нанесенный всерьез и настоящим оружием, удар развалил бы сиду пополам – правда, в сече на ней была бы покрытая алым лаком броня. Может, и спасла бы. А может, и нет… От удара тупой железякой у Немайн, несмотря на поддоспешник, ключица бы хрустнула. Но учебный клинок замер – в пяди от увечья.

Эйра отбрасывает со лба светло–русую прядь. Выбиваются волосы, не слушаются – с тех самых пор, как девушка укоротила косу в знак траура по отцу.

– Понятно? Три раза показали.

– Да…

– Повтори.

Анастасия вовсе не уверена, что ей понятно.

– Я боюсь, что не удержу руку… И – мы же на воде. Корабль покачивает…

– Ничего страшного, Майни ловкая… А чтобы тебя успокоить… Смотри! Хха!

Снова удар. Эйра быстра, как тигрица, но сида в последнее мгновение отшатнулась, ее рука выпрямилась – чуть быстрей, и глазом не поймать! – и вот учебный меч навис над спиной не успевшей выпрямиться противницы.

– А зачем тогда?

– Не всякий сможет уклониться. И не всякий будет ждать – от римлянки. Так, стоишь уже правильно. Ну!

Самое трудное – удержать разбежавшееся оружие. У Насти получается. Хорошо, значит, можно показать, как защитить себя в случае, если удар не достиг цели. Только – позже… От обеих сестер валит жар, еле дышат. У самой ноги гудят. Так что желающие задать вопрос только кстати.

– Перерыв. Могущественный Эмилий, у тебя ко мне разговор?

Быстрый взгляд Анастасии – искоса, из–под ресниц. С этим тоже нужно что–то делать. Девочке шестнадцать лет, но впервые за четыре года она чувствует себя защищенной. Оттаивают, поднимаются из глубины сердца чувства – и те, каких прежде не было. Что ж, если это первая любовь – счастливой ей не быть. То–то римлянин, заметив девичий взгляд, деревенеет. Превращается в уставного истукана.

– Святые и вечные, радуйтесь! Будет ли мне дозволено поговорить с хранительницей Республики?

Он всегда говорит – «Республики» и никогда – «республики Глентуи». Не оставляет надежды, что Немайн однажды сорвет воск с рубина на пальце, сожмет кулачок и скажет: «Римом правлю я!»

Не дождется. Пусть она допустила оплошность, ненароком превратив признание Анастасии в двойное признание, империя ей совсем не нужна. Немайн хочется жить – удобно, так, как ей нравится. Уютный и безопасный дом для себя и сына, любимая работа – крупномасштабное строительство, хорошие люди вокруг… Хорошие в ее понимании, а не по понятиям седьмого века. Этого хватит. А для этого хватит хорошего, сильного города. И никаких империй!