Кемер в объятиях ночи
Шрифт:
Григорьев как-то заметил, что среди „голубых“ встречается довольно много богатых и просто состоятельных людей. Это был некий феномен, требующий своего изучения. Впрочем, из „голубых“ более или менее длительное время он знал только банковского работника Леву Ружанского. Ружанский, как и вообще гомосексуалисты и трансвеститы, был подвержен частым депрессиям и постоянно принимал психотропные средства. Последняя депрессия была вызвана инцидентом на работе. Лева трудился в крупном банке, заведовал там отделом, одни из сотрудников — фанатичный болельщик „Зенита“ — куда-то там ездил на матч, чуть ли не в Англию, и так получилось, что прогулял три дня. Это случалось с ним уже не впервые, его и раньше предупреждали, а на этот раз решили уволить. Ружанский вызвал этого сотрудника и объявил ему об увольнении. Парень внезапно пришел в дикую ярость. Он вдруг схватил Ружанского за волосы и с криками „Педрила поганый!“ начал колотить его головой об стену, пока охрана не скрутила хулигана и не выкинула прочь из банка. Ружанский тогда не очень-то и пострадал, поскольку стены были из гипсокартона, однако это явилось запуском его очередной затяжной депрессии. Ну, пусть педрила и что тут такого? Между тем, на Западе это вообще теперь считается за норму. Когда Ружанский год учился в Америке и жил на семейном пансионе, то рядом с ними в соседнем доме вполне легально жила самая настоящая семья
Надо сказать, в Америке Ружанскому в целом очень даже понравилось. Вообще была у него такая мысль: подкопить денег и как-нибудь туда свалить. Понравилось, что в Америке вообще было не принято на друг друга орать. О политике на работе тоже не говорили, чтобы никого не обидеть. Негров не называли неграми — это для них считалось оскорблением. А голубые вообще были в почете.
Да и в России в этом отношении атмосфера постепенно меняется. Был у Григорьева один старинный приятель Митя Колобков. Он работал директором небольшой фирмочки. Удачно женат, двое детей. Была у него такая особенность: Митя всегда интересовался личной жизнью сотрудников. И вдруг он узнает, что у него работает девушка-лесбиянка, которая уже давно живет вместе со своей товаркой, являющейся в этой розовой семейке как бы ее „мужем“. Митя очень заинтересовался, как это вообще у них секс происходит, поскольку необходимые физиологические устройства как бы по природе отсутствуют. Ему сказали, что как-то так ухитряются. Подруги уже давно жили вдвоем и, чтобы улучшить свою личную жизнь, копили деньги на фаллоимитатор. У Мити в фирме вообще был своеобразный заповедник для извращенцев: и голубой там у него работал и лесбиянки, и обычные гетеросексуалы, но все с какими-то проблемами и прибабахами, как-то у него его даже забавляло и развлекало, хотя по большому счету, конечно же, было все равно. У него просто была такая манера — интересоваться, кто с кем живет, да как, и проблему фаллоимитатора он принял очень близко к сердцу и намеревался даже выписать по итогам квартала премию как раз в том размере, чтобы непременно хватило на это замечательное изделие. Конечно, это все мерзость, но мерзость почему-то притягивает. И еще он был убежден, что когда человек сексуально удовлетворен, он лучше работает. И сексу на работе никогда не препятствовал. Кто-то ему капнул, что там некая Света (кстати, замужняя дама) занималась сексом в подсобке с неким Аликом (кстати, тоже женатым). Он же сказал на это: а где им несчастным еще заниматься, как не на работе, поскольку обоим после работы сразу надо домой и куда-то еще заходить некогда, да и дорого. Сам он секс тоже любил, но без фанатизма. Жены ему для этого дела вполне хватало.
Колобков считал, что каждый решает сам, с кем ему общаться, но все же хорошо бы иметь какие-то отличительные знаки, чтобы не вводить в заблуждение женщин, которые хотят найти себе мужчину. Женщинам в подобных ситуациях бывает очень обидно. С одной подругой бывшей жены Григорьева — Тамарой — так и получилось. Ей тогда исполнилось уже двадцать девять лет. Это был возраст активного поиска партнера, период создания семьи, но у нее это дело несколько затянулось. У всех ее подруг уже были дети, а у нее даже переспать не получалось. А она жуть как хотела поскорее замуж, чтобы сразу же и начать делать ребенка. Однажды, сделав вид, что перепила, она даже осталась ночевать после дня рождения у одного знакомого, на которого в этом плане очень рассчитывала. С трепетом ждала, что ночью он к ней начнет приставать и домогаться, и даже предполагала после некоторого формального сопротивления уступить, однако вдруг услышала из соседней комнаты звуки, по которым отчетливо поняла, что парни занимаются сексом друг с другом, а про нее и вовсе забыли. Это было для нее серьезным разочарованием, поскольку больше никого у нее на примете не было. Парень тот потом уехал к своему другу в Амстердам на постоянное жительство, и там его мгновенно устроили на работу. А через два года она просто родила себе ребенка без мужа. И тут же, как по волшебству, у нее появился, наконец, свой любимый мужчина, как будто где-то прятался, а тут вдруг вылез. Она вышла за него замуж, была вполне счастлива и собиралась родить еще одного ребенка. Они очень по этому делу старались, но пока никак не получалось.
И еще один знакомый Григорьева, Ваня Соколов, тоже ездил на работу в Америку и действительно заработал там прилично денег, хотя особых восторженных отзывов Григорьев от него не услышал. Ваня говорил:
— Внешне Америка — страна незлая. Там тебя могут не любить, но грубить не будут. Всякое бывает, но вообще-то стараются других не задевать. И это здорово. Но там есть и свои заморочки. Сегодня ты работаешь, а завтра тебя мгновенно убирают без каких-либо эмоций, будто вещь закидывают в шкаф.
В одном из интернетовских форумов так описана подобная ситуация: „Виктор работал в компьютерной фирме в так называемом режиме „удаленного доступа“, то есть сидел у себя дома за компьютером, писал программы, а в офис приезжал примерно раз в неделю для решения каких-то формальных вопросов. Однажды утром ему позвонил менеджер его подразделения: „Виктор, вы нужны в офисе, немедленно приезжайте“. Разговор с начальником занял не более трех минут: „Проект закрыт, вы уволены, спасибо за сотрудничество, до свидания!“ и больше начальник на него не смотрел. Далее в соответствии с существующими правилами у Виктора было ровно двадцать минут, чтобы забрать личные вещи из рабочего стола в офисе, сдать пропуск и выйти за проходную. Охранник проводил его дежурной улыбкой.“
Сосед Григорьева по даче, бывший инженер, выйдя на пенсию, тоже решил подзаработать в Америке, благо появилась возможность получить визу. Там он года полтора жил в Сан-Франциско в доме на берегу океана, купался ежедневно чуть ли не круглый год, хотя вода в океане даже летом оказалась не слишком-то и теплая, даже скорее холодная. Всем ему понравилась Америка — и еды много, и работы, а вот люди — не понравились, и поговорка расхожая ихняя не понравилась: „Не шути — делай деньги!“ В конечном итоге вернулся в Россию, и уже жил тут спокойно, не дергаясь, что есть места, где лучше. И в России можно было теперь заработать, а тут в Питере были и театры, и баня по субботам, и лыжи, и Токсово, и рыбалка, и друзья, которых знал сто лет, и разговоры обо всем. А в Америке болтать о некоторых вещах было неприлично, не принято, все играли в какой-то сплошной спектакль: нужно, чтобы муж жене говорил, что на работе все о’кей, на работе — что в семье все в порядке, детям — что и на работе и в семье все в порядке. Один его тамошний знакомый застрелился из-за своих личных проблем, а до этого все лыбился: „No problems!“ И как оказалось на похоронах, люди, с которыми он дружил
Из российских знакомых Григорьева так скалился в любой ситуации разве что один только Сережа Малков: „У меня все отлично!“. Все другие обязательно ныли, накручивали свои проблемы: говорить, что все хорошо у нас как-то не принято — вдруг сглазишь. Да и народ завистливый вокруг. У Сережи Малькова была интересная особенность: он любил женщин только одного возрастного диапазона: от двадцати четырех до тридцати лет — не меньше и не больше. Какая-то внутренняя установка. Первой его любовью в десятом классе была молодая длинноногая учительница биологии, которой как раз и было двадцать четыре. И вот с тех самых пор его предпочтения уже не менялись. Какое-то время он был счастливо женат, показал себя хорошим отцом, но как только жене перевалило за тридцатник, к ней тут же охладел и начал изменять: завел любовницу опять же двадцати четырех лет. На этой почве и развелся. А ту любовницу через пару лет поменял уже на более молодую. И так продолжалось до сих пор. Самому ему было сейчас, как и Григорьеву, сорок пять, впрочем, выглядел гораздо моложе своих лет. Возраст выдавал только седой ежик на голове, но ведь седина бывает и у относительно молодых. Жил он теперь с некой Зинулей, которая была младше его почти на двадцать лет, но по энергетику имела гораздо менее активную. Зинуля была не законная жена, а сожительница, а раз они жили вместе, то деваться ей было некуда, поэтому она вынуждена была участвовать во всех Мальковских затеях. Так, когда они ездили в Египет, то, естественно, Мальков потащил и ее на дайвинг. Зинуля сидела с выражением ужаса на лице, пока, наконец, ее не спихнули в воду, где она еще какое-то время бултыхалась на поверхности и лишь потом погрузилась, пуская пузыри. После этого у нее из носа долго текла кровь. Вот ни у кого не текла, а у нее — текла. Значит, что- не так то сделала. Разве только что до прыжков с парашютом еще не дошло, хотя, может быть, уже и дошло (они собирались в июне ехать на аэродром в Касимово). Зинуля любила сидеть дома, еще разве что в выходные потусоваться в ночном клубе, но ничего более активного физического, типа спорта и экстрима, на дух не переносила. Из физических занятий она любила разве что танцы и секс. А вот играть в теннис для нее было мученьем („Не переношу кроссовки — они без каблуков!“), но тут он без нее обходился, поскольку в Питере у него было много партнеров для игры, а вот поехать в Андорру и там не кататься на лыжах, такое уже не проходило: „Ну, и сиди тогда дома, я поеду без тебя“, а это ее не устраивало. Будучи законной женой, она бы, конечно, отказалась, сославшись на беременность, месячные, мучительные головные боли, а тут деваться было некуда: она надеялась-таки выйти за него замуж, а если не за него, то еще за кого-нибудь из этой среды. Кроме того, в Андорре вполне можно было встретить богатого иностранца и с ним замутить. Спорт она ненавидела, но при всем том сидела на жесткой диете, с отвращением, но регулярно занималась фитнесом, поскольку очень заботилась о фигуре. Мальков как ей попенял, может быть, даже в шутку: „Матушка, что-то ты жирок нагуляла!“ — прихватив при этом складочку на боку. Она эту фразу восприняла не просто очень серьезно, для нее это был страшный удар, поскольку ее мать была со склонностью к полноте, и с того самого момента Зинуля стала буквально изнурять себя голодом. Но надо отдать ей должное, у Зинули фигурка была, можно сказать, идеальная. На пляже она этим очень выделялась, головы мужские за ней так и вертелись, словно подсолнухи за солнцем. А вот волейбол совершенно не терпела, а если и вытаскивали ее, то играла плохо, неуклюже. Мальков и плюнул: с таким игроком только нервничать будешь. („О, Господи! Мяч, что ли не подать! Иди лучше загорай!“) Причем Мальков делал это с ней не специально: таков был образ его жизни, и он не представлял себе другого. И все его прежние подруги были такие же, как он, активные, или же вскоре отсеивались. Ему в голову не приходило, как можно не хотеть нырять на рифах с аквалангом (Григорьеву, кстати, такое тоже бы не пришло в голову) или отказаться прыгнуть с парашютом с трех тысяч метров на халяву. Тем более она была со всех точек зрения молодая, а раз так — должна носиться галопом и не ныть. А вязать носочки у камина и смотреть сериалы — удел стариков. И что Зинулю держало? Все очень просто: сам Мальков был обеспеченный человек, с ним она каталась по всему миру, и здесь жила в хороших условиях, не работала, проблем с деньгами не было, он ее одевал, купил новую „Хонду-цивик“, и она вовсе не хотела этого всего терять.
Григорьев вдруг вспомнил их и подумал: интересно, как они попрыгали с парашютом в Касимово? Очень хотелось бы посмотреть на Зинулино личико перед тем, как инструктор, непременно ухмыльнувшись, с наслаждением выпихнул ее из самолета.
У Малькова были двое или трое детей. Дочь его от первого брака Лиза училась в СПбГУ на третьем курсе на филолога. Еще Григорьев знал, что у него был и еще один ребенок от предыдущей любовницы, но как только та от него забеременела, она тут же от него и ушла сама, поскольку была замужем. Этого ребенка Мальков видел только издали да и то, наверное, всего только пару раз, поскольку с тех пор они с этой женщиной не общался. Муж той женщины ничего не подозревал и считал, что ребенок от него. Так сложились обстоятельства.
Мальков держал себя в очень хорошей физической форме. Однажды решили пробежаться. Григорьев победил, но через силу и ощущал себя, как у в „учебке“ после кросса.
Наверное, никогда уже не забудутся те жуткие семь недель подготовки в „учебке“ в Парусном, и, наконец, самая страшная — седьмая неделя, когда выясняли, кто протянет дольше других. Ничему специальному их тогда не учили, а только гоняли. Каждый день бегали по пять-шесть километров, а раз в неделю — аж целых десять. После кросса начинались силовые упражнения и рукопашный бой. А потом и наступила та жуткая последняя седьмая неделя. Это уже после нее они получили допуск на спуски под воду.
В один из таких дней, кажется, на четвертой неделе, Григорьев, задыхаясь, с разрывающимися, будто бы набитыми целлофаном легкими, упав на траву лицом, подумал: „Произошла какая-то страшная ошибка! Что я здесь вообще делаю?“ Однажды у него даже промелькнула мысль убить командира роты и соседа по казарме, которого он ненавидел просто за то, что тот спит рядом с ним лицо к лицу, да хорошо бы и еще пару-тройку человек. „Почему сюда взяли именно меня?“ — часто думал он, меся грязь. Это были не люди — какие-то садисты и мучители. Потом ему было уже все равно. Последняя неделя представляла собой испытание на выносливость — даже стало интересно, можно ли выдержать. Народ постепенно отваливался, участников становилось все меньше и меньше. Григорьев уже подумывал свалиться тоже, но решил еще продержаться еще чуть-чуть, поскольку Гилда держался, а чем он хуже Гилды. Итак, Григорьев мчался вперед. Рядом месил грязь и хрипел со стоном матрос Гилда. Григорьев разработал план: сначала пусть свалится Гилда, а я пробегу после него чуть-чуть и тоже упаду и с наслаждением умру. Но окаянный Гилда не падал. Так Григорьев дотянул до конца, и не поверил, когда испытание закончилось. Потом оказалось, что Гилда не падал только потому, что рядом хрипел Григорьев.