Кенгуру в пиджаке и другие веселые рассказы

Гончарова Марианна Борисовна

Именно туда, в загадочную Вижницу, и собрались приехать британцы. Точнее, жители Манчестера. Их интересовали белые грибы, травы, местные живописцы, водопады, старинные автокефальные соборы и — горы, горы, горы.

Толмачей для англичан пригласили из нашего агентства. Должны были ехать Асланян, Розенберг и я. Но Асланян и Розенберг подрались в магазине «Дружба народов». Из-за «Беовульфа». На староанглийском. Это было еще тогда, когда книг не хватало и интеллигентные люди даже дрались за право обладания. Асланян и Розенберг подрались, повалив несколько стеллажей. Их забрали в милицию, и мне пришлось одной ехать за англичанами в Ленинград, а потом сюда, в Вижницу. Конечно, если бы я была в тот момент в магазине «Дружба

народов», я бы тоже подралась с Асланяном и Розенбергом. И не исключено, что победила бы. Потому что «Беовульф» — редкость большая и на дороге не валяется.

Вместе со мной в Ленинград за гостями от общественности Черновицкой области выехала самая серьезная женщина города Черновцы Стефания Федоровна Личинка. Личинка — самая серьезная женщина не только потому, что у нее абсолютное отсутствие чувства юмора. Нет. Самая серьезная женщина — это общественный статус. Объясняю. Каждый год в канун Восьмого марта в Черновицком областном драматическом театре проходит торжественное собрание, посвященное этому международному дню, о котором другие народы, кроме бывшего советского, имеют смутное представление. В президиуме собрания сидят суровые дядьки в пиджаках, с ответственными лицами. В виде исключения в этот день в президиум сажают трех женщин. Как правило, одних и тех же. Это профсоюзные деятельницы в костюмах джерси, с навеки залакированными прическами со следами бигуди. Личинка была одной из трех. Испокон веков в нашем городе их называют самыми серьезными женщинами Черновцов. А кого же еще можно посадить в такой президиум?

Вот в такой компании я и выехала поездом в Ленинград. У Личинки в полиэтиленовой сумке под кожу лежала наличность, выданная ей городом для встречи британцев: посещением дворцов, музеев, театров и ресторанов.

Всю дорогу Личинка рассказывала мне, как в юности она не поддавалась на происки империализма. И в ГДР, и в Польше, и в Болгарии. Она поучала меня долго, больно тыча в мое плечо твердым профсоюзным пальцем и подозревая меня во всех грядущих грехах. Она воспитывала меня, бесцеремонно называя на «ты», пока в соседнее купе не вошли офицеры. Глаз Личинки заблестел, она завершила воспитательный час, поправила перед зеркалом прическу, вышла из купе и мечтательно уставилась на проплывающие за окном пейзажи. Офицеры зазвенели бутылками и возбужденно загалдели, приглашая меня и Личинку принять участие в военных увеселительных мероприятиях. Я отказалась резко и сразу. Личинка поломалась и согласилась. Еще через час Личинка сняла пиджак. И всякую ответственность. Она пела песни своей юности и хохотала. Офицеры поскидывали обувь, бегали к проводнику за стаканами и штопором. И босиком, в форменных брюках и распахнутых кителях, были похожи на пленных немцев.

Гусарская попойка длилась до Ленинграда. Гусары перешли с Личинкой на «ты» и хором пели песню: «Хорошо в степи скакать, свежим воздухом дышать». Личинка разгулялась, но с заветной сумкой при этом не расставалась. Молодец.

Британцы из Манчестера благополучно прилетели и накинулись на Ленинград без объявления войны.

— Скажи им, что я от профсоюза, — требовала Личинка.

— Личинка — от профсоюза! — констатировала я британцам.

— Хорошо, — безразлично кивали британцы.

— Ты сказала? Ты сказала им, что я — профсоюз? — настаивала Личинка.

— Да.

— Ну и что они ответили?

— Они ответили, что хорошо, что вы от профсоюза.

— И все?! — недоумевала Личинка. — Может, у них есть ко мне какие-нибудь провокационные вопросы?

— У вас есть вопросы к мисс Личинка? — поинтересовалась я.

— Есть! — вдруг активизировался старший группы Дэвид, как оказалось опытный путешественник, побывавший в СССР несколько раз. — Можно не идти к Авроре, в Музей революции и в Музей Ленина?

— Можно?.. — спросила я Личинку.

Личинка подняла глаза к небу, посчитала

сэкономленные на политической пассивности англичан средства, выданные ей наличностью, и, сказав, что это крайне подозрительно, разрешила.

В магазине «Сувениры» на Невском я купила огромный отбойный молоток для своего папы. Это был такой сувенир — шариковая ручка в виде почти метрового отбойного молотка. Папа будет смеяться — решила я и купила это уродище. Личинка прикупила себе бюстик Есенина и осуждающе шипела, что я веду себя крайне подозрительно. Британцы по моему примеру купили отбойные молотки и себе. А потом еще веревочные авоськи и меховые шапки-ушанки. Отбойный молоток был громоздкий, хоть и пластмассовый, и не влезал в сумку. Я полдня таскала его на плече. С ним же поволоклась в Кировский театр на «Гаянэ». Уставшие британцы плелись за мной со своими отбойными молотками и в меховых ушанках, похожие на махновцев-стахановцев, только что вышедших из забоя.

— Крайне, крайне подозрительно! — осуждающе кивала головой Личинка и делала вид, что она не с нами.

Пока мы пытались сдать в гардероб авоськи и шапки (молотки у нас не взяли), Личинка пропала. Мы нашли ее отбивающейся сумкой от какого-то «не нашего» империалиста, который, приняв ее за театральную служащую в ее форменном костюме джерси, на разных языках спрашивал, как ему пройти к своему месту. Придя на помощь Личинке, я объяснила империалисту по-английски, куда ему следует пройти и где сесть.

— Скажи ему, что я из профсоюза! — Личинка возмущенно, по-куриному отряхивалась.

— Она из профсоюза, — послушно отрекомендовала я Личинку.

— А! О!..

Империалист бросился целовать Личинке руки. Она от возмущения вновь замахнулась на него сумкой. Империалист, прижимая руки к сердцу и без конца кланяясь, убыл в указанном ему направлении.

В антракте он появился в нашей ложе, снова кланяясь и извиняясь, и церемонно преподнес мне красиво запакованную коробочку со словами: «Сувени-и-ир! Португа-а-алия!» Личинка цапнула коробочку и, ловко вытащив из-под кресел папин отбойный молоток, протянула его португальцу: «Сувени-и-ир! СССР!» А мне зашептала:

— Та-а-ак! Вот мы и влипли! Это же приспешник Салазара! Фашист!

— Но в Португалии уже давно нет фашизма! — возмутилась я.

— Может, и нет, но это не дает тебе право общаться с салазаровским наймитом!

Я горько вздохнула. Наймит был интеллигентен, хорош собой, и во лбу у него явно было несколько качественных высших образований. С изяществом юного князя он поволок отбойный молоток к себе в ложу, послав на прощание такой отчаянный взгляд, что у меня перехватило дыхание.

В следующий раз приспешник Салазара выскочил на нас в Эрмитаже. Радостно и удивленно, с сияющими глазами он подпрыгивал и ликовал за спинами моих британцев, размахивая ярким платком, пока я старательно переводила англичанам сведения об экспонатах рыцарского зала. Португалец и сам выглядел бы как рыцарь при дворе короля Артура, если надеть на него доспехи, дать в руки щит и меч Эскалибур. Хотелось называть его «милорд» — он похож был на принца, не осознающего своего высокого положения. Принца по крови, по духу и по воспитанию.

— Та-а-ак… — заподозревала Личинка. — Крайне странно… Ты ему сообщила, что мы собираемся в Эрмитаж?

— Не-ет…

Я сама была удивлена. И обрадована. Империалист наконец назвал свое имя — Ацдрубаль. Его звали Байо Пинто Ацдрубаль. Это было не имя. Песня. Поэма. Через несколько часов шатания по Эрмитажу мы с британцами собрались идти отдыхать в отель. Ацдрубаль увязался за нами. По дороге он пел. Изображал тореро. Танцевал. И без конца целовал мне руки. Личинка шипела и негодовала. Британцы хохотали. У гостиницы под бдительным профсоюзным оком мы с португальцем снова расстались, теперь уже навсегда. Не приходится говорить, что он уносил в своей тонкой и сильной руке мое сердце…