Кентерберийская сказочка
Шрифт:
– Да, и даже в склеп. – Дженни ходила по кухне, разглядывая всевозможную кухонную утварь. – Все такое современное! Много такого, что и не поймешь, как этим пользоваться.
– Я и сама не знаю, только отцу Тристрама не говори.
– Почему?
– Мне полагается все это знать.
В глубоком гортанном голосе миссис Холланд вдруг зазвучали нетерпеливые высокие нотки.
– Все равно, все такое красивое. Наверное, делали на заказ.
Тристрам, в отличие от мамы, знал назначение каждого предмета, и проведение экскурсии по кухне взял на себя.
– Вот
– Ты можешь с ним что-нибудь сделать, Дженни? Дженни вздрогнула и взглянула на его маму. Как это понять? Что она имеет в виду?
– …стол для завтрака – на пять тысяч глоток. А справа – буханка хлеба, на пять тысяч ртов. А дальше чудо из чудес – без дальнейших словопрений я исчезаю облаком дыма в моей собственной…
– Тристрам! – в унисон воскликнули женский и девичий голоса.
– В моей собственной…
– Тристрам!
– Что за переполох?
В кухне появился отец Тристрама.
– Я просто сказал: мой следующий фокус заключается в том, что я исчезну облачком дыма в моей собственной…
– …заднице, – докончил за него отец. Дженни лишилась дара речи. Тристрам явно был доволен.
Его мама вышла из кухни, хмуро глядя в потолок. Джеффри Холланд поклонился Дженни.
– Ради Бога, извини. Иногда срывается с языка. Подмигнув ей, он отправился следом за супругой.
– Чудные у тебя родители.
– Почему?
– Не очень стесняются в выражениях. Если бы мой отец при нас что-нибудь залепил, мама бы рассвирепела, как тигрица.
– Просто люди разные. Кстати, моя мама вообще не англичанка. Ее привезли в Англию из Германии еще во время войны. Поэтому иногда чувствуется такой смешной акцент.
– Так она – немка?
– Говорит, что из Пруссии, но папа поправляет: Пруссия – часть Германии, стало быть, она немка, а мама на это очень сердится.
– А почему ей пришлось уехать из Германии?
– Без понятия. Пришлось.
Наклонившись, он легонько чмокнул ее в щеку.
– У нас есть спосопы састафить фас кофорить.
Джеффри и Диана Холланд лежали в кровати, на постельном белье фиолетового цвета. Обои на стенах были из измельченного бамбука, прикроватные лампы горели ярко-желтым светом. На муже и жене были шелковые пижамы, напоминавшие о борьбе дзю-до, оба курили и смотрели в потолок.
– Девчонка хорошенькая, как картинка.
– Какая девчонка? – спросила жена.
– Дженнифер Траншан, кто же еще?
– Так-так, понятно. Самое время. Тебе перевалило за сорок, и ты восхищаешься подружками Тристрама. Но вообще-то ты прав. Дженни – очень привлекательная – девушка.
– Тристрам тоже так считает.
– Что?
– Он же весь в отца.
– Несколько месяцев назад ты это же сказал про Филипа, когда его застукали в школе с сигаретой. Что натворил твой второй херувимчик?
– Познакомился с прекрасным полом. В четырнадцать лет познал женщину.
– Стибрил один из твоих журналов? Джеффри вздохнул.
– Сказать?
– Скажи.
– Я
– Да уж. – Она пожала плечами. – А она что?
– Улыбалась ему.
– Значит, парень взрослеет.
– Именно. А она просто кошечка – для своего возраста.
– Оставь свои грязные фантазии при себе. Они выкурили сигареты и тут же зажгли новые.
– Все-таки он совсем еще мальчик, Джеффри.
– Четырнадцать лет – это в наши дни уже не мальчик. Девицы в одиннадцать лет рожают.
– Джеффри, уж не хочешь ли ты…
– Что? Господи, надеюсь, до этого дело не дошло. Сейчас? Пока что это предстоит Филипу. Но что она хорошенькая – это факт. Приятно, что сын – человек со вкусом, весь в отца. Очень хорошенькая.
– Он еще совсем мальчик.
ГЛАВА 21
В воскресенье с утра я пытался заниматься у себя в комнате, но услышал крики моих детей. Я высунулся из окна – где они? Не видно. С чего бы им вздумалось кричать? Я быстро поднялся на крышу, оттуда был виден сад Холландов. Оказалось, они играли в футбол. Мои голубки гоняли по саду какой-то надутый пузырь. Там был и отец Тристрама, иногда он тоже лениво пинал этот «мяч». Еще один футболист нашелся. Игруля.
Зрелище было не самое захватывающее. Если весь шум – из-за куска резины, тогда спасибо, обойдемся. Я вернулся в комнату и принялся мечтать – вот получу права, тогда детишки вообще будут есть из моих рук. Может, даже заявятся ко мне в Кембридж, я поведу их по студенческому городку, а они будут висеть у меня на плечах всем на радость и удивление, я же буду просто улыбаться. Я засел за уроки, стараясь не обращать внимания на их вопли, все время напоминая себе, из-за чего они, собственно, вопят. Потом пришло время ланча, за ним наступили воскресные предвечерние часы, а в это время в Кентербери кричать не полагалось. Соборный городок, воскресенье – день Господа, а, стало быть, никаких криков – только сон, книжка, работа по дому, все дети сидят за уроками и умирают от желания посмотреть по телевизору очередную серию какой-нибудь туфты.
Я усердно просидел за книжками до вечера, пока не услышал их пересвист. Посмотрел на часы – половина восьмого. Не рановато ли? Сейчас зашебуршатся, поползут по своим садовым дорожкам. Но я ничего не услышал и через пять минут сам пошел к сараю. Их там не было. Интересно, где же им быть в воскресенье вечером, этим малолеткам? Пошли просто погулять? Едва ли, слишком холодно, да и вообще, куда им идти? Тогда где они? У него либо у нее? Вернувшись к дому, я вышел за калитку. Дверь гаража Холландов стояла приоткрытой, их большой машины не было. Ага, значит, они в доме Холландов! Я снова проскользнул в сад и перелез через забор на их территорию. Главное – ни на что не наступить. Занавески на стеклянных дверях в гостиную были раздвинуты, комнату подсвечивало мерцание цветного телевизора. Пробравшись к углу сада, я спрятался за яблоней.