Кёрклендские забавы
Шрифт:
Мы стали близкими друзьями. Моему отцу Гэбриел, похоже, нравился, во всяком случае, он не возражал против его частых визитов.
Слуги привыкли к его присутствию, и даже Фанни перестала возмущаться, если только мы с Гэбриелом не оставались наедине. Через семь дней он сказал, что собирается возвращаться домой, но в конце второй недели все еще оставался с нами.
Меня не покидало чувство, что он каким-то образом обманывает себя, дает себе слово поехать домой, но постоянно находит причины не делать этого.
О доме я его не расспрашивала, хотя мне было ужасно
Мы разговаривали обо мне, ибо Гэбриел не отличался в отношении меня подобной щепетильностью, и, как ни странно, я была совсем не против. Я рассказала ему о дяде Дике, который был для меня кем-то вроде героя, и, думаю, даже дала ему возможность живо вообразить дядюшку с его искрящимися зелеными глазами и черной бородой.
Как-то раз, когда я предавалась воспоминаниям о дяде, Гэбриел заметил:
– Вы с ним, должно быть, очень похожи.
– Да, думаю, между нами есть большое сходство.
– Послушать вас, так он из тех людей, которые берут от жизни все. Я хочу сказать, что он действует, не думая о последствиях. Скажите, вы такая же?
– Может быть.
– Я так и думал, – улыбнулся Гэбриел, и в его взгляде появилось нечто такое, из-за чего я могла бы назвать его отстраненным. Словно он смотрел на меня, но не так, как если бы мы стояли рядом в эту минуту, а так, будто мы находились в каком-то ином месте, в каких-то иных обстоятельствах.
Мне показалось, что сейчас Гэбриел что-нибудь добавит, но он продолжал молчать, и я не настаивала, потому что уже начинала чувствовать, что его беспокоят слишком частые попытки что-то разузнать, слишком много вопросов с моей стороны. Нужно подождать, интуитивно поняла я, когда он расскажет обо всем сам, без уговоров.
И еще я осознала, что в Гэбриеле было нечто необычное, и это должно было бы предотвратить меня от сближения с ним. Но мне было так одиноко, атмосфера, царившая в доме, казалась такой угнетающей, мне так не хватало друга-ровесника, и странность Гэбриела меня увлекла.
Наверное, именно поэтому я отказывалась прислушиваться к внутреннему голосу и мы с Гэбриелом продолжали встречаться.
Нам нравилось кататься по пустошам или, привязав лошадей, растянуться на земле в тени какого-нибудь валуна, закинуть руки за голову и смотреть на небо, предаваясь неторопливой, почти бессвязной беседе.
Фанни, должно быть, видела в этом верх неприличия, но я была полна решимости отказаться от правил. Я знала, что Гэбриелу по душе такое мое отношение, и вскоре смекнула почему.
Каждый день я выезжала из дому и встречалась с ним где-нибудь в условленном месте, потому что мне не нравилось ловить на себе косые взгляды Фанни, когда Гэбриел бывал у нас. В нашем маленьком закрытом обществе невозможно было встречаться с молодым человеком ежедневно, не вызывая при этом определенных домыслов.
В
От Дилис не было вестей несколько месяцев, и я предположила, что она слишком занята своими делами, чтобы мне писать. Но теперь я сама захотела написать ей, ведь сейчас мне было чем с ней поделиться. Я поведала о том, как мы нашли собаку и как я привязалась к псу, но на самом деле больше всего мне хотелось рассказать о Гэбриеле. Моя любовь к Пятнице была вполне объяснима, однако чувства к Гэбриелу оставались для меня не вполне понятными.
Он был интересен мне, и я ждала каждой нашей встречи не просто с нетерпением одинокой девушки, наконец обретшей друга. Я понимала причину этого – я все время ждала от Гэбриела какого-то откровения, которое меня поразит. Гэбриела, вне всякого сомнения, окружал ореол таинственности, и я снова и снова говорила себе, что он вот-вот поделится со мной какой-то тайной, которую ему очень хочется мне открыть, но он все никак не решается. Я убедила себя, что он, подобно моему отцу, нуждается в понимании, но если у отца я вызывала неприязнь, то Гэбриел, когда придет время, будет рад моей готовности разделить с ним его тревоги.
Доверить это все легкомысленной Дилис, конечно же, было невозможно, тем более что я сама не была во всем этом уверена. Поэтому я написала ей многословное и легкомысленное послание, радуясь, что со мной случилось нечто достойное рассказа.
Прошло три недели после нашей встречи, когда Гэбриел принял решение, и день, когда он начал рассказывать мне о своем доме, ознаменовал собой перемену в наших отношениях.
Мы были в пустоши, лежали, растянувшись на земле, и он, выдергивая траву пучками, заговорил:
– Интересно, как бы вам понравился наш дом?
– Да, он должен мне понравиться. Он ведь очень старый. Меня всегда увлекали старинные здания.
Он кивнул, и в его глазах снова появилось отстраненное выражение.
– Забавы, – тихо произнесла я. – Какое милое название. Как будто люди, которые придумали его, собирались повеселиться на славу.
Гэбриел печально усмехнулся и, немного помолчав, начал рассказывать, причем говорил с такой интонацией, будто пересказывал заученный текст.
– Дом построили в середине шестнадцатого века. Когда Кёрклендское аббатство упразднили, здание передали моим предкам. Они разобрали его и из этих камней выстроили дом. Поскольку это было место, где должно было царить веселье… Похоже, мои предки были веселыми людьми: они назвали дом Кёрклендские Забавы в противоположность Кёрклендскому аббатству.
– Так значит, ваш дом сложен из камней, из которых раньше было построено аббатство?
– Тонны камней, – негромко произнес Гэбриел. – Немалая часть аббатства сохранилась до наших дней. С моего балкона видны его древние серые арки. При определенном освещении может показаться, что это вовсе и не руины… и даже трудно поверить, что это руины. Иногда кажется, что я вижу, как среди этих камней безмолвно бродят монахи в серых облачениях.