Кетополис: Киты и броненосцы
Шрифт:
Осмотрю – и уеду.
А потом я встретила Ричарда Фокса.
Несмотря на разницу в возрасте, он не напоминал мне отца. Знаменитый художник, гений. Удивительно, что он вообще обратил на меня внимание.
Но – обратил.
Не смейтесь, но так, как мы, не любил никто и никогда на этом свете.
С Ричардом все было иначе, все по-другому.
С ним я стала не просто смелой – отчаянной.
Он обнимал меня прямо на улице, шокируя добропорядочных граждан. Ах, как неприлично!
…Откидывается сетчатая
Безбрежное счастье затапливает грудь. Провожу пальцем по спинке кровати, по надорванному углу подушки (вот откуда выпорхнули облака!), по лицу Ричарда, считываю информацию. Код: счастье. Ты будешь счастлива, Либби. Ты уже счастлива.
Как мало для этого нужно!
Всего лишь, чтобы сердце оттаяло.
Смеюсь звонко-звонко, не боясь разбудить Ричарда. Теперь я знаю, про что поют киты: про любовь. Они поют только о самом важном, а важнее этого нет ничего на свете.
Люблю. Любима.
Люблю. Любима.
Любима. Люблю.
…Как быстро все меняется! Год спустя на бульваре я встретила рыдающую девушку. Это было неприлично, на нее оборачивались люди. В таком состоянии она могла стать жертвой шарлатанов или прохвостов-сластолюбцев. Мой дом находился рядом, я убедила малышку подняться ко мне. Она рассказала мне свою историю: ее обесчестил и бросил негодяй, обещавший жениться. Письма писал, платок подарил, а потом исчез.
– Успокойтесь, милая, – я протянула ей чашку чая. – Все пройдет.
– Вы не понимаете, – девушка подняла на меня заплаканные глаза. – После такой любви не живут!
Это ты не понимаешь, глупышка Лизи. Живут и не после такого.
Если, конечно, есть, ради чего жить.
Ведь Ричард умер, а я – живу.
До пяти лет я была слепой.
Мне, насколько помню, это не мешало. Зрение заменяли пальцы рук. Мне часто говорят, что я не могу помнить, что я была слишком мала, но это все неправда. Достаточно закрыть глаза ладонями и прижать крепко-крепко. Пальцы начинает покалывать, и я вижу картины из своего детства.
В день, когда я впервые услышала о Кето, было ветрено. В воскресный вечер семья собралась у камина. Отец часто неделями отсутствовал, но когда он приезжал, это всегда был праздник. Мама играла на фортепьяно. Я рисовала на огромном листе, развернутом во весь обеденный стол, окуная в краску пальцы. Вот наш дом на берегу моря, вот папа, мама и я. А в воде – огромные улыбающиеся киты пускают в небо фонтаны.
Тем вечером у нас гостили дальние родственники: тетушка Кло с сыном. Она привезла нам подарки – расписной веер, засохшее печенье, красный
– Малышка Либби слепая, а рисует прямо как мой Бобби! – похвалила тетушка Кло. Тетушка была неумна и славилась отсутствием такта.
Бобби, исчеркав несколько листов так, что они порвались («Что это детка?» – «Дырки в бумаге, ха-ха!» – «Гениальный ребенок!»), в это время портил ногами обивку соседнего кресла.
– Так вот, в Кето… – Муж Кло много плавал, и она считала правильным хвастаться этим направо и налево. Кето было ее новым увлечением. – Там есть такие плетельщицы, если отдать Либби к ним на воспитание, девочка получит профессию и сможет выйти замуж.
Это можно было счесть оскорблением. Да, мы были не так богаты, как семья Кло, но предложить девочке из хорошей семьи судьбу плетельщицы рыбьих сетей – это было слишком. Мы не были настолько бедны, чтобы мне когда-нибудь пришлось работать. Дело женщины – вести дом. Как моя мама.
Противный сын Кло захохотал.
– У Либби другое предназначение, – тактично ответила мама.
– У слепой? – округлила глаза тетушка.
– Вы не поймете, Кло, – мама взяла аккорд.
Музыка стала громче.
Бобби, улучив момент, когда ни на него, ни на меня никто не смотрел, хитро усмехнулся и быстро передвинул баночки с краской. Я услышала стук и пожала плечами: какой он еще ребенок! А ведь ему уже пять.
Придвинула ближайшую, зачерпнула белую краску и нарисовала барашки на волнах. Я никогда их не видела, но знала, что они именно такие – игривые, беспечные, они просто не могут быть иными.
В четыре, признаться, я рисовала лучше, чем сейчас, и подавала большие надежды. Детская непосредственность и отсутствие страха ошибиться – это много.
– Детка, как ты угадала, какой краской рисовать? Верно, баночки помечены? – умиленно спросила тетушка.
Я пожала худенькими плечами. («Тоща, как рыбий скелетик», – сокрушалась Кло при встрече.)
Как их можно спутать?
Белила холодные, охра теплая, а лиловая, которой я рисую китов, щекочет пальцы – еще бы, в нее добавлены чернила каракатиц.
И я важно произнесла:
– Вы не поймете, Кло.
Был скандал.
Тетушка ругалась, прижимала руки к пухлой груди, Бобби строил рожи.
Меня наказали – велели уйти в свою комнату.
Папа шепнул:
– Молодчага, Либ, здорово врезала старой перечнице! Но сама понимаешь: политика…
Я понимала. Мне было жаль незаконченного рисунка, но я устала от Бобби. Неумные и невоспитанные мужчины не нравились мне даже в четыре.
Сев на кровать, я разложила на коленях веер из Кето. Его сделал смешной щербатый мальчик. У него теплые и умелые пальцы. Может быть, однажды я приеду в Кето и встречу его. Веер сделан совсем недавно. Еще несколько дней, и знание о мальчике станет мне недоступным. Проведя пальцами по вееру, я «увижу» лишь нарисованного на нем гигантского кальмара, сжавшего щупальцами тонкую девушку.